Книга Шхуна, которая не желала плавать - Фарли Моуэт

Мы покинули Спун-Коув в семь часов, едва поднялся бриз, способный наполнить наши паруса и придать нашему отплытию лихость. Час спустя мы обогнули остров Литл-Бёрин, вышли в открытые воды залива Пласеншия и принялись зарываться носом в медлительную, маслянистую зябь, накатывающуюся с юга. Едва «Счастливое Дерзание» начала то взбираться на пологие волны, то ухать между ними, я достал бутылку, сотворил обычное возлияние Морскому Старику и передал стакан Майку, вид у которого стал каким-то задумчивым.

Майк поднес стакан ко рту, резко повернулся и совершил собственное жертвоприношение Старику. Не думаю, что оно было добровольным — языческие суеверия Майку чужды, но в любом случае совершил он его энергично и самозабвенно.

После завершения обряда он томно обернулся ко мне и сказал, что, пожалуй, колечки ему не пришлись, — во всяком случае, дважды за одно утро.

Бриз крепчал, и вскоре мы уже, приплясывая, шли вдоль унылого бёринского берега со скоростью в пять узлов. Майк начал осваиваться и заметно повеселел. Я показал ему, как править по компасному курсу. Компас ему никаких хлопот не доставил, но править он наловчился не сразу. Дело в том, что, в отличие от штурвала, румпель надо поворачивать в сторону, противоположную той, куда требуется повернуть судно.

еще до полудня мы обогнули Лаун-Хед и повернули почти прямо на запад. Ветер начал стихать, а небо все сильней затягивала дымка. Одним глазом я тревожно смотрел в море, не начнет ли приближаться черная стена тумана, а другим следил за угрюмым, окаймленным рифами берегом, вдоль которого мы шли.

Майк, безмятежно стоя у румпеля, больше интересовался океаническим миром и его обитателями. Он пришел в дикий восторг, когда мы прошли через стаю гринд, глянцево-черных крупных дельфинов, длиной футов в пятнадцать и больше, которые так увлеклись, преследуя невидимые скопления кальмаров, что некоторые выскакивали на поверхность и шумно выпускали воздух на расстоянии броска камня от нас.

Майк недавно перечел «Моби Дика» и сгорал от желания испытать страсти и волнения китобоев. Я пропустил мимо ушей его желание спустить плоскодонку, вооружиться нашим багром и собственноручно загарпунить гринду. Нет, в принципе я был не против, но меня тревожила нарастающая пасмурность и быстрое ухудшение видимости, вынуждавшее нас все ближе подходить к весьма негостеприимному берегу.

Беда была в том, что я не мог просто проложить курс по карте и править, сверяясь с компасом, держась подальше от берега. Компас не желал мне этого позволить. Хотя в этот момент шли мы на запад, чуть отклоняясь к югу, компас упорно утверждал, будто мы идем норд-норд-вест.

Так что нам оставался только один выход: сверяться с ориентирами на берегу, а ориентиры на берегах полуострова Бёрин и в лучшем случае не слишком четки.

Около двух часов я повесил бинокль на шею и залез на фок-мачту, надеясь высмотреть Ламалин-Хед, за которым лежит внушительный барьер подводных рифов. Удача мне улыбнулась, и я различил далекий мыс. Почувствовав временную уверенность, я повернул бинокль: не видно ли где другого судна.

В миле по левому борту я увидел нечто непонятное, покрутил бинокль, и оно оказалось гигантской блестящей черной спиной. Я решил, что это кто-то из больших китов — финвал или синий. Поскольку и меня давно приворожили гиганты морей, я крикнул Майку о том, что увидел, и скомандовал держать курс на великана.

Пока мы к нему приближались, Майк был полон энтузиазма, точно ребенок, впервые попавший в зоопарк, и почти столь же неуправляем. Он то и дело бросал румпель и вспрыгивал на крышу каюты, чтобы получше видеть, и мне удавалось удерживать его на посту, только рявкая почище капитана Куига. Он возликовал еще больше, когда я сообщил ему, что это вовсе не кит, а акула — либо полярная, либо гигантская, но в любом случае одна из самых больших подлинных рыб океана.

Она была колоссальна. Нежась на поверхности, выставив спинной плавник точно трисель, акула словно не замечала нашего приближения. Это характерно для обоих упомянутых видов — и та и другая отличаются вялой неторопливостью, и, по-видимому, сообразительность им не свойственна. Возможно, она им не требуется. Этот экземпляр был на добрых десять футов длиннее нашей шхуны, и трудно было представить себе врага, который мог бы угрожать великанше. То есть из жителей морских глубин.

Я, безусловно, угрожать ей не собирался, а уж нападать на нее — тем более. Однако рассмотреть ее поближе мне хотелось, и я скомандовал Майку, чтобы он держался параллельно ей на расстоянии тридцати ярдов.

Майк счел за благо услышать вместо ярдов футы, и когда мы оказались на траверзе гигантской рыбы, она — по причинам, известным лишь ей, — с внушительной медлительностью повернула так, чтобы проплыть у нас под носом.

— Круто на правый борт, Майк! — заорал я. — Круто!

Задним числом я понимаю, что винить Майка не в чем. Он ведь только-только научился отличать правый борт от левого. Он ведь только-только научился управлять румпелем. Однако он сориентировался, какой борт правый, и круто повернул румпель вправо.

Шли мы со скоростью примерно в четыре узла — большой скоростью это не назовешь, но акула была практически неподвижной, и когда мы ударились об нее как раз за спинным плавником, толчок получился пружинистый и чуть не сбросил меня с мачты. И наш выгнутый водорез взобрался ей на спину, так что бушприт указал чуть ли не в зенит, но тут чудовище нырнуло, и «Счастливое Дерзание» поплелась дальше.

Майк был само раскаяние, но, поскольку его оплошность никому никакого вреда как будто не причинила, я милостиво его простил. Мы сели и принялись обсуждать эту встречу. На нас обоих она произвела неизгладимое впечатление: не так-то часто доводится современным людям увидеть колосса недоступных морских глубин так близко. А потом я решил спуститься в каюту и сварить кофе.

Когда я сошел с последней ступеньки трапа, мои ноги по щиколотку погрузились в холодную воду.

Даже в тот миг полного ошеломления я понял, что произошло. Столкновение с акулой проломило корпус ниже ватерлинии. Кинувшись к насосу, я крикнул Майку, что мы продырявились, что мы идем ко дну! Одолеваемый живейшими воспоминаниями о жуткой ночи, проведенной на траверзе Трепасси, набросился на насос с какой-то яростью. Опять! Опять то же самое! Это уж чересчур, черт побери!

Ах, как я качал! Глаза мне залило потом. Даже насос разогрелся. Но я ничего не видел, ничего не чувствовал — только чернейшее всепоглощающее бешенство. На ругань у меня не хватало дыхания, но кощунства, которыми я мысленно осыпал «Счастливое Дерзание», Майка, Морского Старика и даже святого Христофора, обрекли бы меня на погибель, если уж это не удалось течи.

Вдруг насос иссяк, ручка без сопротивления поддалась моему нажиму.

Я заглянул в люк трюма рядом с двигателем. В трюме было совершенно сухо, если не считать обычной пленки маслянистой слизи. Вдоль кильсона к корме не устремлялся поток холодной зеленой воды.

Я не поверил. Я оставался в каюте почти час, глядя в трюм, и за этот срок шхуна набрала ровно столько воды (и отнюдь не мало!), сколько набирала всегда. Нет, новой течи не возникло.