Книга 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

Все оглянулись к вошедшим, и у всех по коже пробежал мороз: у вестового была оторвана левая ступня, но на ноге ещё сидело голенище, прибинтованное снизу и прихваченное поперёк икры брючным ремнем.

– Господи, как вас угораздило? – Штин вскочил с табурета и подхватил вестового.

– Слушайте… – сухими губами прошептал вестовой. – Наши отходят на военный городок, просили поддержать. – И вестовой обмяк и уронил голову.

– Одинцов, быстро его в угол на шинель, посмотри, что у него! Есть бинты?

Все подскочили и подхватили обвисшее тело вестового.

– Так. – Штин стоял с зажатой под мышкой папахой и чесал в затылке. – Здесь мы, кажется, отвоевались. На сборы три минуты. Замки забить, панорамы снять. Гоша, стройте людей, и выдвигаемся. Михаил Капитонович, вы как?

– Я с вами, – ответил Сорокин, места для сомнений не было.

Штин посмотрел на него с благодарностью.

– Ответственность за оставление форта беру на себя. Вяземский, командуйте отходом!

Через несколько минут вся рота с приданными ей артиллерийской и пулемётной командами собралась на западном склоне насыпи каземата.

– Михаил Капитонович, пусть ваш сигнальщик просемафорит на бронепоезд о нашем продвижении, а то ещё шарахнут!

Он шёл впереди, Сорокин – рядом, Вяземский с двумя пулемётами прикрывал правый фланг. Они двигались точно на север, в надежде перехватить отходящий гарнизон 3-го форта и встать у него в арьергарде. Остановить продвижение красных они даже не думали, потому что на ровном заболоченном месте в квадрате Спасск – форт № 3 – форт № 5 – Спасск (военный городок) зацепиться было не за что.

Штин споткнулся и выругался.

– Вы что-нибудь видите? – спросил он.

– Только ногами и по памяти, – ответил Сорокин.

Было темно, и сильно дул низовой северный ветер. Плотные облака с разрывами несло на восток, и между ними коротко, но ослепляюще ярко высвечивала луна: глаза слепли, когда луна появлялась, и снова слепли, когда она исчезала. – Можно ориентироваться только по звуку. – Сорокин тоже оступился, он попал ногой в яму и ухватился за рукав Штина.

– Осторожно, Михаил Капитонович, не хватает нам ещё ноги покалечить! Мы же слышим, что бой идёт на севере и справа, на востоке?..

– Да, в принципе этого достаточно!

Вдруг впереди, близко, они увидели две короткие вспышки.

– Охранение! – сказал Штин. – Днём выставил. Чёрт, просил же спички беречь! Видимо, они встретились с их первыми… идёмте туда!

«А как же беречь? – подумалось Сорокину. – Заказал две вспышки, значит – две спички!» Он хмыкнул.

Действительно, они прошли шагов двадцать, и им навстречу встал человек.

– Оржельский? – спросил Штин.

– Я, господин капитан!

– Можно не опасаться, – шёпотом сказал Штин, – я его по голосу хорошо знаю, вместо пароля.

В эту минуту с правого фланга дал длинную очередь пулемёт.

– Вяземский! – сказал Штин. – Что, Оржельский, докладывайте?

Прапорщик Оржельский доложил, что его охранение встретило передовой отряд с 3-го форта, что их около 30 человек: все раненые и контуженные.

– Сколько до военного городка? – спросил Штин.

– Около версты, мы ходили туда ещё в сумерках, – ответил прапорщик.

– Давай с ними туда, только в казармы не входите, расположитесь ближе к железной дороге, понятно?

– Так точно, господин капитан!

– Ну вот что, Миша! – Штин сел спиною на восток, поднял воротник шинели и закурил в кулак. – Давайте вашу фляжку и слушайте меня!

– Господин капитан! – неожиданно из темноты послышался особенный голос Оржельского.

– А?! Голос каков?! – не торопясь откликнуться, сказал Штин. – Мариинка! В полном составе! Ла Скала! Что вам, Оржельский?

– Тута вас разыскивает поручик Су…

– Гаспадин, капитан! – Это был голос Суламанидзе.

Штин и Сорокин радостно глянули друг на друга.

– Помогите ему! – Штин улыбался, в темноте Сорокин этого не видел, но он знал, что Штин сейчас широко улыбается.

Сорокин пошёл на голос.

– Забирайте меня! И Вязэмского, он бэз сознания.

Четыре человека из команды Оржельского растянули шинель, перекатили на неё Вяземского и скорым шагом, болтая его свисшими ногами, пошли в сторону железной дороги.

– Что с ним? – спросил Штин.

– Нэ знаю, – ответил Суламанидзе. – Я когда подполз, он увидэл меня и… всё! А сердце бьётся и дышит! А сам… чёрт его знает!

– Ладно, господа, Бог не выдаст – свинья не съест! Князь, вы туда?

– Да, буду прикрывать, у меня четыре пулэмёта…

– То есть вы?.. – Штин махнул рукой на восток в сторону 3-го форта.

– Да, туда!

– Хорошо! Тогда так, князь: засекайте время, через час мы будем на южной окраине военного городка, я с северной стороны дам несколько длинных очередей, они их засекут и начнут стрелять туда. Миша, а вы дадите сигнал на бронепоезд, чтобы подходил! Вы же, князь, как только я дам длинную очередь, снимайтесь и выходите на железную дорогу южнее городка! Ге и ге?

Суламанидзе услышал это, зажал левой рукой рот, и Сорокин увидел, как у него поднялась правая рука так, как это делают, когда хотят по-дружески хлопнуть собеседника по плечу, но он только, давясь смехом, хрюкнул, комично козырнул, произнёс что-то вроде «Карги, батоно!..» и исчез в темноте.

– Что вы ему сказали?

– Я его спросил: он понял? Больше ничего!

Они оба помолчали и, уже ни о чём не говоря, пошли к военному городку на южной окраине Спасска.

Бронепоезд с защитниками 3, 5 и 7-го фортов и другими прибившимися к ним белыми удалялся от Спасска, стреляя из всех орудий на север, северо-восток и юг. Он набирал скорость, чтобы красные, которые за несколько минут до этого сломили сопротивление высаженного в балке десанта, не разобрали рельс и не поймали его в ловушку.

Штин, как только влез в броневагон, выпил из фляжки Сорокина, лёг на пол и заснул. Вяземскому врач дал понюхать нашатырю, тот вздрогнул и открыл глаза. Суламанидзе вместе с денщиком Одинцовым, перемалывая железными, обросшими чёрной щетиной челюстями, догрызал печёных фазанов и пил из четверти.

Сорокин ушёл в угол и открыл свой заплечный мешок. Он стал приводить в порядок вещи, ему попалась пожелтевшая листовка, напечатанная на дешёвой, рыхлой бумаге: это была присяга Верховного правителя Приамурья генерала Дитерихса от 21 июля 1922 года. Сорокин вздохнул, расправил её на колене и стал читать: «Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом Господним в том, что принимаемое мною по воле и избранию Приамурского Земского Собора возглавление на правах Верховной власти Приамурского Государственного Образования со званием Правителя – приемлю и сим возлагаю на себя на время смуты и нестроения народного с единою мыслию о благе и пользе всего населения Приамурского Края и сохранения его как достояния Российской Державы. Отнюдь не преследуя никаких личных выгод, я обязуюсь свято выполнять пожелание Земского Собора, им высказанное, и приложить по совести всю силу разумения моего и самую жизнь мою на высокое и ответственное служение Родине нашей – России, блюдя законы ея и следуя её историческим исконным заветам, возвещённым Земским Собором, памятуя, что я во всем том, что учиню по долгу Правителя, должен буду дать ответ перед Русским Царём и Русскою Землёю. Во удостоверение сей моей клятвы я перед алтарем Божиим и в присутствии Земского Собора целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».