Книга Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха - Пауль Борн

Временно созданное банно-дезинфекционное отделение работало каждый день, и там тщательно отстирывали одежду и одеяла. Но на следующий же день чистые вещи снова кишели насекомыми. Больше всего от них страдали женщины. Как-то раз мне пришлось наблюдать, как парикмахер так и не мог справиться при помощи машинки с копной завшивленных волос — так она слиплась, образуя настоящий колтун. Ведь такие вещи, как расческа, были редкостью, как и мыло, а очищающая паста с водой помогали мало. Я распорядился, чтобы пациенты каждые двадцать минут давили вшей, чтобы эти мерзкие создания нас не съели живьем. А тем, кто был особо чувствителен к укусам клопов — к несчастью, я был в их числе, — разрешил спать на столах или под ними, куда эти твари не добирались.

Каждый день приходилось сталкиваться с совершенно абсурдными распоряжениями лагерной администрации, изнуряющим голодом, вшами, блохами, клопами и обрабатывать незаживавшие раны. Перед тем, как хоронить покойников, мы раздевали их — одежда всегда пригодится. Например, для того, чтобы обменять ее на хлеб у местных жителей. Рубашки мы стирали и рвали их на бинты. Каждые 3–5 дней бинты заменяли бумажными повязками. Дезинфектанта для ран почти не оставалось, а дезинфицирующих средств для воды едва хватало. Если бумага плотно прикрывала раны, кожа вокруг, да и сама рана под ней привлекали множество вшей — больные страдали от страшного зуда. А те бедолаги, на которых перевязочных материалов не хватило, распространяли вокруг себя исходившее от ран зловоние. К тому же с ужасающей быстротой в ранах размножались личинки, и тогда это уже был ад в чистом виде. Люди днями и ночами стонали от мук, пока не слабели окончательно и смерть не забирала их.

Я видел, как тащили по земле тела умерших, оставлявших на дороге след из личинок. А диагноз все тот же: сердечная недостаточность! Когда администрацию лагеря ставили в известность, я ставил крест и зачеркивал несколько имен в своем списке. Те же изменения вносились и в административные списки, после чего быстро сообщали на кухню, и на этом дело завершалось. Никому из родственников ничего не сообщали, разве только если кто-то из свидетелей не помнил адреса умершего. Потом на могилах ставили маленькие деревянные таблички с номерами, видимо, чтобы доказать миру, что и в Польше ведется учет погибшим немцам.

19 июля я внезапно почувствовал, что не могу выполнять свои рутинные обязанности. Свинцовая тяжесть парализовала мои конечности. Я видел доктора, санитара и знакомую мне сестру будто сквозь густую пелену. Меня стало клонить в сон, и это было самое прекрасное и беззаботное чувство. Мне казалось, что я — снова ребенок, мирно играющий вместе с другими детьми на незнакомой, залитой солнцем лесной лужайке. Мы резвились в мелких ручейках, играли с ласковыми ручными животными.

Через четыре дня я очнулся в совершенно незнакомом месте, с трудом двигая словно налитой свинцом головой. Оказывается, я загремел в карантинную зону, в те самые бараки, откуда еще никто живым не возвращался. На мне китель, ноги босые — я немедленно отметил потерю этой важнейшей части гардероба. Не было моей обуви и нигде поблизости. Наверняка знавшие свое дело могильные воришки не обошли их вниманием! Исчез и мой маленький рюкзак с одеждой, мылом, полотенцем, бритвой и другими вещами. Скорее всего, их уже поделили.

Окаянные летающие паразиты! Они тучами садятся на меня, вся голова в них. И никаким чертом их не согнать. Должно быть, меня парализовало. Какая здесь жуткая вонь, словно в двух шагах от тебя разлагаются трупы. Единственная возможность спастись — выбраться из этой братской могилы, но, несмотря на все попытки, я даже пальцем пошевелить не могу. Разве что немного приподнять голову и увидеть спящую за столиком сестру. Медсестра Л.! Вот она шевельнулась. Видимо, мой крик был ей в диковинку, здесь лежали те, кто уже не кричал. Выпучив глаза, она подбегает ко мне, как мать, нашедшая свое пропавшее дитя. Первым делом она влажной тряпкой отирает загаженное насекомыми лицо, попутно рассказывая мне о том, что со мной стряслось.

Никто уже не надеялся, что я выживу. Она единственная верила в меня, потому что я всегда был полон энергии и сил (позже доктор рассказал мне, что она постоянно отгоняла мух от моего лица). Очень жаль, что я никогда больше ничего не слышал о доброй сестре Л., настоящее имя которой было Элеонора фон X. Она тоже погибла. Одним словом, факт налицо: и на этот раз смерть обошла меня стороной.

Кормили в карантине хорошо, именно поэтому я и выдержал еще несколько дней. Да и клопов здесь было меньше, так что можно было даже выспаться как следует. «Мертвецкие бараки» располагались в низине, и из-за постоянных дождей там образовались такие лужи, что нам начинало казаться, что мы на лодке посреди пруда. До них можно было добраться по мосткам. Вода притягивала меня, как магнит, потому что все прошедшие дни я справлял нужду прямо в штаны. Определенно, что-то надо было делать. Как побитый пес, я дополз от дверей к мостику. И тут, не удержавшись, рухнул в воду. Словом, все произошло не так, как я задумал. С большим трудом я стащил штаны, затем рубашку и нижнее белье. И тут откуда ни возьмись из-за угла выходит медбрат. Заметив меня, барахтающегося в воде, он завопил во всю глотку. Меня вытаскивают из воды, укладывают на носилки, сверху накрывают промокшей одеждой и уносят. Мне везет — меня проносят мимо бункера,[86]служившего карцером, где за нарушение правил лагеря я должен был оказаться, и возвращают в прежний барак. Там тоже все удивлены, видя меня живым, каким-то образом, разумеется, «совершенно случайно» находятся и мои вещи.

Поскольку эпидемия тифа исключает все контакты с окружающим миром, администрация лагеря решает открыть большое карантинное отделение за пределами лагеря. Располагается оно в основном лагере Л[ангенау], он в 20 минутах ходьбы. Лагерь этот сначала заняли русские, потом убрались из него, и теперь он опустел. Там для нас было выделено 5 бараков, в которые мы и перебираемся. Оборудовано и административное здание, точнее, пункт наблюдения, кладовая, внутренний дворик для прогулок, кухня и конюшня с двумя лошадьми для подвоза воды. Из лагеря открывается весьма живописный вид на окружающую местность. В обширной долине под нами серебристой лентой извивается Висла.

Здесь не такой строгий режим, поэтому никто и не думает о побеге. Однако пайки даже меньше, чем внизу. Конину мы последний раз ели, наверное, лет 100 назад, суп — водянистый и совершенно безвкусный. Дневную норму в 1 килограмм хлеба делят на 10 порций, а если склад не работает, то и на 11, и на 12. Те, кто чувствует себя чуть лучше других, должны выполнять ежедневную работу по лагерю, а это требует дополнительных калорий. Не заболевшие тифом, которые в состоянии ходить, работают за пределами лагеря. Представители лагерной администрации не прочь заработать злотые, оседающие в их бездонных карманах. За редким исключением работающие умирали, не выдерживая нагрузок, или же, поставив крест на прежней жизни, учили польский язык, чтобы, получив теплое местечко, осесть в польских управленческих органах.

Каждый из нас мечтает как можно скорее поправиться и покинуть лагерь. Лучше уж существовать в самых тяжелых условиях, чем здесь, где голод и смерть — твои постоянные соседи. К счастью, у нас тут хоть клопов меньше. Зато гораздо больше вшей и мух, которые ничуть не лучше. Как и прежде, бинты и лекарства — большая редкость. С нашим питанием мы слабеем и опухаем — тифозная лихорадка сопровождается водянкой. К тому времени у меня появились еще открытые раны, в дополнение к уже имевшимся двум. Если лечь, подняв ноги на поставленные под углом дощечки, отеки чуть спадают. Доктора, поляк и немец, предлагают мне ампутировать ноги, чтобы предотвратить появление некроза кости, гангрены или заражения крови. Но эта идея как-то не очень вдохновляет меня, поэтому наотрез отказываюсь.