Книга Польско-русская война под бело-красным флагом - Дорота Масловская

— Нет, не говорил, — отвечаю я в полном согласовании с правдой.

— О’кей, раз ты не говорил, придется мне, — радуется Наташа и забывает про всю эту заморочку с разведкой. — Ну, значит, слушай. Есть такая идея. Это типа мы с Сильным придумали. Идея супер, поэтому слушай внимательно, а лучше записывай. Если, конечно, хочешь, чтоб тебя выбрали мисс на городском празднике День Без Русских, иначе ты себе даже булку без ничего с гриля не купишь. Я, вообще-то, тоже останусь ни с чем, а несчастье сближает. Короче, план такой. За те бабки, что у тебя в сумочке, мы берем тачку и заваливаемся к Шторму. Не дергайся, все ништяк, вдруг хватит, то есть на полдороги точно хватит, а потом договоримся как-нибудь. Адрес есть на ручке, которая у тебя в сумочке. Значит, заваливаемся мы к нему и начинаем базар. Что мы типа из общества экологической пропаганды животных и типа нам нужны бабки на охрану польских животных от русской заразы и полной ликвидации. У нас с собой разные бумаги, печати, папки. Тогда он говорит, что не даст, что тонет в долгах, бизнес прогорает, регресс, безработица, «Газета выборча». Тогда я выйду. Скажу ему, что хочу писать или что меня тошнит, неважно, вариантов тут завались, например, у меня вдруг месячные начались или что-нибудь в том же духе, и если я сейчас же не выйду, то он свое кресло вовек не отчистит. И тут вступаешь ты со своим сольным номером. Изящно наклоняешься, высовываешь язык. Читаешь ему стихотворение о животных. Не обязательно сильно романтическое, можно обыкновенное, важно, чтоб наизусть. Тогда он тебя раздевает и трахает. И все. Бабки у нас в кармане.

Анжела глядит на Наташу с нескрываемым восхищением, восторгом. Откуда ты знаешь об обществе экологической пропаганды? — спрашивает Анжела мечтательно, и видно, что ее растрогало до глубины души.

Наташа даже глазом не моргнула, откуда она знает, хотя мы оба знаем, откуда она знает.

— Читала в рекламе или в каком-то кроссворде, уже не помню, короче, неважно.

— Ой, правда? Мир так тесен. Не хочу хвастаться, но я председатель этого общества, — восторженно говорит Анжела. — Мы боремся за эмансипацию и освобождение животных, за их права, чтобы они могли о своих проблемах говорить собственным голосом.

— Ну, значит, нет проблем, — говорит довольная Наташа. — Но ты стишок хоть какой-нибудь знаешь? Необязательно про животных, лишь бы в рифму.

— Конечно, — улыбается Анжела, и ее зубы, растущие редко и как-то беспорядочно, как надгробные камни на кладбище, сияют блеском трупного счастья. — Я даже могу почитать ему кое-что из своих произведений.

Тут она типа совсем оживилась, встает, вытирает с губ и платья белый налет и осадок и говорит:

— Например, это. Роберту. Ну, на самом деле в начале три звездочки, но подразумевается Роберт. Ну, вы понимаете. Посвящается Роберту, это очень личное, но он этого уже никогда не прочтет.

И тут она начинает говорить курсивом. Очень много слов, я не в состоянии охватить их все вниманием, понять, есть в них рифма и смысл или нет. А она говорит нам вот что, переводя взгляд попеременно то на меня, то на Наташу: эпитафия пропащему человеку. Твои бессильные руки молчат в карманах. / Если хочешь знать, / нас никогда не было. / Если хочешь знать, / нас и сейчас нет. / Громко звучит минута молчания. / Она звучит в нашу честь. / И даже когда мы любовью заняты, / мы делаем это порознь. / Ибо ты себялюб, / и лишь себя самого ты умеешь любить.

— Здорово, — говорит Наташа и одобрительно кивает головой, а меня пихает в бок, чтобы я от своего имени тоже похвалил. — Ну ты ему и написала, да ведь он же просто голубой, импотент вонючий. Будь у меня такой талант, я бы точно так написала, точь-в-точь как твой стих, идентично. Только посвятила бы его Лёлику. И подписала бы по-другому: Блокус Наташа. Я ненавижу тебя, отстойный извращенец, я никогда не буду с тобой. Но вернемся к делу. Теперь давай какую-нибудь херню о животных, и в путь.

— О животных? — мрачно задумывается Анжела. — О животных у меня ничего нет, разве что о слипшемся колтуне крыльев, это очень грустное стихотворение, но с натяжкой его можно отнести к категории птицы. Из-за этих слипшихся крыльев, но оно очень грустное.

Мы с Наташей переглядываемся, как комиссия конкурса о животных. Ты как думаешь, Сильный? — говорит она. Я думаю только о том, чтобы они наконец свалили, потому что я хочу жрать, а эти две дуры сидят тут и беседуют о литературе. Так ведь я же им не скажу, что на самом деле думаю. Никак я не думаю, — признаюсь я и встаю. — На мой вкус сойдет, особенно если подчеркнуть, что посвящается Роберту. Это Шторма вконец смягчит в вопросе экологии, потому что это же его сын.

— О’кей, значит, пошли, — говорит Наташа и хватает Анжелину сумочку.

— Куда? — спрашивает вдруг Анжела с испугом, таращась на свою сумочку и черное в белые крапинки платье. Видно, что Наташа сдерживается из последних сил.

— В зоопарк на антиполитический митинг, сечешь? Отдайте животных назад. Оставьте в покое наших зубров. Освободите смотрителей.

Потом она хватает Анжелу за руку и тащит к дверям. Я шлепаю за ними, потому что мне хочется писать. Стоп, — поворачивается ко мне Наташа, — а ты куда собрался? Я стою и не знаю, что мне ей на это ответить, типа что, уже и пописать нельзя?

— Ты, Сильный, никуда не идешь, — говорит мне Наташа, — ты уже сегодня оприходовался и хватит. Да, сначала мы планировали иначе, но сейчас, как сам видишь, все сложилось по-другому. Анжела идет со мной, а ты остаешься дома. Простирнись, отскреби эти кишки, чтобы на празднике выглядеть как порядочный человек и снять себе какую-нибудь телку без месячных, которая тебе еще и на дурь заработает. Мы пошли, все, до свидания, пока.

Арлета пьяна и вставлена по самое не хочу, просто переносная комната смеха какая-то. Машинка для уничтожения документов: что ни скажи Арлете, из нее тут же это вылетает обратно. Через рот. В форме смеха, в форме обрывков, оберток, мусора, конфетти. И разлетается по воздуху. Игровой автомат какой-то, вместо глаз две неоновые лампочки, мигающие из-под непомерно разросшихся от амфы век, как два маленьких велосипедных фонарика. В куртке из змеиной кожи, в облаке блесток.

Она меня спрашивает, хочу ли я сигарету. Я говорю, что если у нее русские, то спасибо, я лучше пешком постою, мое дело сторона, и вляпываться в русофильство я не собираюсь. Она говорит, что никогда не курила русские сигареты, уж кто угодно, только не она, вот Левый — да, курил, и Бармен курил, а вот она, Арлета, никогда не имела с русскими почти ничего общего, собственно говоря, даже вообще ничего, если не считать пару-тройку раз, но это было давно и неправда, она была пьяная, и это было уже несколько лет назад, когда они еще не опускали польскую музыкальную промышленность и не раскрадывали польский песок.

Поэтому, когда она мне дает «Кармен», хоть и без акциза, я беру, а что мне остается, как не закурить.

И мы курим, молча. День Без Русских, праздник, визг и скрежет микрофонов, танцует художественный коллектив «Божьи коровки» и молодежная группа «Фантастик дэнс». Дым от гриля тоталитарно окутал весь город, жертвы из колбасы, ребрышек и других частей животного происхождения принесены богам во имя победы над захватчиками. Гарь ползет по улицам, стелется вокруг городского амфитеатра и пачкает те части зданий, которые типа должны быть белые. Поэтому наш государственный флаг теперь серо-красный, грязный орел на красном фоне с прокопченной короной. Анжеле это бы не понравилось, хотя я не знаю, где она теперь, наверное, уже трусы снимает. Окончательное и бесповоротное увеличение угара в естественном содержании воздуха, колбаса, мать наша насущная, приговорена к сожжению живьем, приговор приведен в исполнение, везде смерть, везде преступление, четвертованные животные, если б могли, кричали бы, но они уже не могут, органы речи у них уже конфискованы и запакованы в отдельные пакеты. Телячья гортань, ухо, глаз пропущены через мясорубку и продаются в упаковках по двести грамм, следующей зимой вырастут черные подснежники, следующей зимой во всем городе погаснет свет и все покроет мрак. Попкультура сажает на сцене свои фальшивые цветы, искусственные герберы, искусственные пальмы, суррогаты домашних цветов в горшках из неурожайной фольги, из стекловаты. В небо летят фейерверки, летят обертки конфет, летят листовки, лопаются мыльные пузыри, на столах переворачиваются бокалы.