Книга Время нарушать запреты - Марина и Сергей Дяченко

Девушка прошла вперед, взялась рукой за резную спинку стула, но садиться не стала.

– Вечер добрый, дядько Лукьян! И чего это у тебя просители у ворот мерзнут?

– Которые? Из Гонтова Яра?

– Из Гонтова.

Пан писарь ничуть не удивился. В черных с проседью усах мелькнула усмешка.

– То не ко мне. Им к архимандриту надо. К отцу Мельхиседеку. Черти, вишь, к ним в село повадились!

– Черти?!

Писарь, не торопясь, захлопнул книгу, снял окуляры, вложил в кожаный, шитый бисером футляр.

– Помнишь, на той неделе болтали, что в Гонтовом Яру баба чертенка породила? А теперь к ним и вовсе – толпа чертей пожаловала. Один чорт на коне белом, другой – на коне вороном…

Девушка быстро перекрестилась. Писарь последовал ее примеру, но усмешка не исчезла – стала еще шире.

– Вот они, заполошные, сюда прибежали – сикурсу просить. И что посоветуешь, Ярина Логиновна?

Девушка непонимающе поглядела на улыбающегося пана писаря. Наконец и сама усмехнулась:

– Врут, думаешь, дядько Лукьян?

– Да не то чтобы врут… Ты, Яринка, садись да шапку с кожушанкой снимай. Жарко тут! Ужинать будешь?

Девушка послушно сняла шапку, расстегнула крючок ворота, но садиться все же не стала.

– Ужинать – потом. Но ведь чего-то там приключилось! Иначе зачем им сюда прибегать?

– Сие суть злонравные плоды невежества, дурными нравами усугубленные…

Ярина быстро оглянулась. Высокий нескладный парень – тоже в окулярах – незаметно вошел в залу и теперь с интересом поглядывал на происходящее сквозь толстые стеклышки.

– …Истинно глаголил учитель мой, блаженный муж Григор Варсава: без просвещения народного обречены мы прозябать среди диких суеверий, подобных суевериям ефиопов или индийцев заморских… Здравствуй, Ярина!

– Вечер добрый, Хведир Лукьяныч! – ничуть не удивилась девушка. – Так что же там у них приключилось-то?

Парень в окулярах бухнулся на лавку, вздохнул:

– Да ну их, пейзан сих лапотных!

– То есть как «ну»? – возмутилась девушка. – Люди без шапок на снегу стоят!

– То от дурости! – вновь усмехнулся пан писарь. – Теодор, расскажи, ты же с ними балакал!

Тот, к кому столь странно обратились, не спеша снял с носа окуляры, протер и вновь водрузил на место. Было ясно, что тема его явно не увлекала.

Хведир Еноха, младший сын пана писаря, вернулся прошлой осенью в Валки после шести лет учебы в Могилянской коллегии. За эти годы он приобрел дурную привычку изъясняться книжными словами и изрядно зачванился, отныне предпочитая откликаться на «Теодора» вместо излишне простонародного «Хведира». Если окуляры были вещью неизбежной, то все прочее вызывало усмешку – у кого добродушную, а у кого и злую, хотя зла парень никому не делал. Добра, впрочем, тоже – слонялся по округе, книжки читал да играл на свирели, изрядно фальшивя. Батька, пан писарь сотенный, не спешил пристраивать сына. Поговаривали, что по весне он вновь пошлет младшего в коллегию – на философа учиться.

– Ведомо сугубо, – парень наставительно поднял указательный палец вверх, – что в представлениях пейзанских, ныне фольклором именуемых…

– Хведир! – Ярина топнула сапожком об пол. – Еще раз по-бурсацки заговоришь, я на татарский перейду!

Грозила она не зря. Агмет, отцов слуга, выучил свою воспитанницу не только татарскому, но и турецкому.

– Борщив як три не поденькуешь, – невозмутимо откликнулся Хведир-Теодор, – так в моторошни засердчит; и зараз тяглом закишкуешь, и в буркоти закендюшит.

Девушка не выдерждала – рассмеялась. Парень вздохнул, покачал головой:

– Вот так всегда! Да ничего там не случилось, Яринка! Вдова Киричиха с каким-то пришлым сошлась, родила байстрюка, а сама и померла. Упокой, Господи…

Он быстро перекрестился, остальные поспешили последовать его примеру.

– Дите сиротой осталось, при брате. А брат, почитай, его лет на двадцать старше – чумак, заризяка, без ножа на улицу не выходит. Ну и загулял по селу разголос, будто младень сей – чертенок, и от того чертенка всему селу пропасть. Попом там отец Гервасий, темный, как ночь, а дьяком – Юско Шалый, ученый да дурной. Наслушался всякого вздора и решил, что дите должно по книжке отчитывать, беса выгонять. Экзорцист нашелся! Схватили они младеня, на выгон потащили. Брат, чумак который, за нож, а они его – в каменья. И тут, в раззор самый, четверо приезжих на огонек завернули. «Чего делаете?» – спрашивают. А паны посполитые – деру.

– А почему – черти? – поразилась Ярина.

– А потому – дурные! – наставительно пояснил сам пан писарь. – Конь, вишь, у одного заброды белый, у второго – рыжий, у третьего – вороной. А четвертая будто бы и вовсе на коне бледном. Смекаешь, чего удумали? Я их, селюков, по-хорошему спрашиваю: с оружием, мол, приезжие? Не разбойники ли? А они: нет, мол, без рушниц, только с шаблями, зато зрак страховидный имеют и баба средь них – чисто ведьма. Помнишь, Яринка, как в прошлом году в Конотопе ведьму ловили?

Девушка кивнула и звонко рассмеялась. Слух о конотопской ведьме прошел по всей Гетьманщине. И не только слух – сотника Халявского за дурь да за самоуправство с сотни сняли и виру наложили такую, что не расплатиться.

– А все же не годится, дядько Лукьян! – отсмеявшись, заявила она. – Вдруг и вправду там чего непотребного деется? Слыхал ведь – до ножа с каменьями дошло!

Писарь вздохнул, качнул окулярами:

– У меня, Яринка, как батька твой в поход ушел, только и осталось, что десяток стариков абшидных да дюжина сопляков, что и шабли в руках не держали. А случись чего, чем Валки обороню? Люди лихие сие сразу смекнули, того и гляди – налетят. Подумаешь, каменьями подрались!

– Батька, так давайте я в Гонтов Яр съезжу, – внезапно предложил Хведир. – Все одно делать нечего! Разберусь, а заодно и погляжу, каковы там черти. Селянам скажу, что я по ведьмам – первый знаток. Три раза «Отче наш» прочту, посполитые и успокоятся. В коллегии потом хлопцам расскажу – посмеемся.

– На ночь глядя? – Пан писарь недовольно поморщился. – А ежели и вправду люди лихие? С тебя вояка, сам ведаешь, какой!

Хведир только вздохнул. Это уж точно – не воин. Шаблюкой махать – не перышком черкать и не вирши складывать.

– А вместе съездим! – улыбнулась Ярина. – Дядько Лукьян, вы мне этого вояку доверите?

– Тебе? – Седатые брови пана писаря полезли вверх. – Тебе, Яринка, я и сотню доверю, да только что за обычай – по всякому селянскому плачу коней томить? На каждый чих не наздравствуешься!

– Батька так не думает, – теперь голос девушки звучал твердо, на лице не было улыбки. – Батька считает, что мы, реестровцы, черкасы гетьманские, – посполитым ограда и защита. К кому им еще обращаться, как не к нам? За то нас и кормят, за то и на полях наших работают.