Книга Час Предназначения - Джеймс Алан Гарднер

Я проверил, могу ли я держать смычок. Оказалось – могу.

Затаив в душе жестокую злобу на Хакура, я зашагал в сторону дома.

– Какое Предназначение мне выбрать – мужчину или женщину? – крикнул я, обращаясь к черному дрозду.

Птица улетела, не ответив. Иногда боги посещают землю в облике птиц, но эта, похоже, была самой обыкновенной.

– Мужчина или женщина? – обратился я к змее, пытавшейся скрыться от меня в высокой траве.

Змея даже чешуйкой не шевельнула.

– Мужчина или женщина? – спросил я у белки на верхней ветке вяза. По крайней мере, белка на меня посмотрела, и я воспринял это как добрый знак. – Понимаешь, сегодня День Предназначения, – объяснил я, – и мне нужно сейчас принять решение.

Белка решила, что мои проблемы слишком велики для ее маленького мозга, что, впрочем, неудивительно, поскольку мозг у нее размером с божью коровку. Одним прыжком зверек взлетел по стволу вяза и скрылся из виду.

– Спасибо большое! – крикнул я ей вслед. – Если я тебя когда-нибудь поймаю, можешь считать себя меховым воротником.

На белку мои слова, похоже, не произвели никакого впечатления. Хороший же из меня получится служитель Патриарха, если я не могу даже напугать древесную крысу.

Впрочем, это вовсе не означало, что мне хотелось быть служителем Патриарха.

Однако… было бы забавно оставить Боннаккута наедине с механической рукой минут на пять и выяснить, насколько соответствовала действительности вся его болтовня насчет Каппи.

Нет. Только не служитель Патриарха. Не ученик старого змея.

А если я выберу женское Предназначение, Хакур не сможет ничего со мной сделать. Правда, от его угроз превратить мою жизнь в ад, если я стану женщиной, у меня по коже бежали мурашки, но, по крайней мере, мне не пришлось бы больше общаться с ним и его рукой. К несчастью, стать женщиной означало для меня оказаться перед лицом всех тех обещаний, что моя женская половинка дала Каппи, включая обещание стать следующей Смеющейся жрицей.

Мужчина или женщина: служитель Патриарха или Смеющаяся жрица.

Боги, похоже, сговорились насчет того, что свое будущее я должен посвятить исключительно им.

Когда я добрался до поселка, улицы были пусты, хотя солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Впрочем, чего еще следовало ожидать, если День Предназначения считался праздником? Коров нужно было доить, а кур – кормить, но все остальные дела могли подождать и до завтра. Лодки не выходили на озеро. Кузница стояла холодной. Вода бежала по колесам, приводившим в действие лесопилку и мельницу, но сами колеса были застопорены на весь день.

Даже женщины, готовившие до поздней ночи еду для завтрашнего пиршества, могли не беспокоиться; приготовления в основном завершились, и мужчины были дома, присматривая за детьми. Отцы с охотой занимались этим именно в День Предназначения, пользуясь последним шансом увидеть своих мальчиков и девочек, прежде чем они станут… девочками и мальчиками.

Мысль об этом вынудила меня ускорить шаг. Сегодня Ваггерт должен был впервые совершить путешествие в Гнездовье. Многие годы я смеялся над родителями, которые тайком подсматривали за детьми, чтобы присутствовать в момент открытия, – но сейчас намеревался проделать то же самое. Нетоберы нередко заявляли нам, что изменение может травмировать ребенка – бывшие мальчики расплачутся при виде своей потери, бывшие девочки испугаются, обнаружив неожиданно появившийся «отросток». На самом деле это было не так. Дети, как правило, исследовали любопытными пальчиками новые части тела, явно испытывая новые интересные ощущения. По этому поводу чужаки тоже беспокоились – их удивляло, что родители гордо улыбаются, глядя, как их дети забавляются с собственными половыми органами. Хотя, честно говоря, особо беспокоиться было не из-за чего.

Я почувствовал запах жарящегося бекона еще до того, как открыл дверь кухни, и услышал тихое шипение мяса на сковороде, похожее на шелест летнего дождя. Мой приемный отец стоял у плиты, очевидно желая произвести впечатление на Ваггерта, который сидел, хихикая, за столом. Выражение лица мальчика не изменилось, когда он меня увидел, он даже не закричал: «Папа!», хотя и провел ночь без меня. Впрочем, я ушел, когда Ваггерт уже спал, и перепеленал его ночью, так что он, вероятно, даже не понял, что я уходил.

Так я, во всяком случае, подумал.

– Ну что ж, кхе-кхе, великое уединение завершилось, – радостно прохрипел Зефрам.

Он всегда хрипел по утрам, пока не выпивал чашку настоя из одуванчиков. Впрочем, это было единственным признаком старости – в шестьдесят с лишним лет в его вьющихся темно-каштановых волосах даже самый внимательный взгляд не заметил бы и следа седины. Возможно, он слегка потолстел, возможно, стал ходить чуть медленнее – но для меня он не старел, просто становился еще более похожим на сложившийся в моем воображении образ отца семейства.

– И как там на болоте? – спросил он.

– Интереснее, чем я предполагал. – Я положил скрипку на буфет и незаметно потер костяшки пальцев. – А как у вас дела?

– Ваггерту ночью даже пеленки менять не пришлось, – гордо ответил Зефрам. – У парня мочевой пузырь из стали.

Я любовно потрепал Ваггерта по волосам. Сын наконец соблаговолил улыбнуться мне и попытался схватить меня за руки.

– Ба-ка! – сказал он, что могло означать «пузырь», «папа» или «бекон».

Ваггерт обожал изобретать свои собственные слова, а задачей взрослых было угадывать их смысл. Я поднял его, поцеловал в лоб и вспомнил, что в последний раз, когда я играл с сыном, моим телом владела я-женщина. Женщины любят играть с младенцами, и кто может их в этом упрекать? Но мне не хотелось делать ничего такого, что побудило бы ее вернуться. Моя женская половинка и без того уже доставила мне немало хлопот.

С некоторой неохотой я снова усадил Ваггерта на стул и, чтобы отогнать неприятные мысли, спросил Зефрама:

– Ты знаешь в поселке кого-нибудь по имени Стек?

Я увидел, как напряглась его спина.

– Стек? – прохрипел он. – Где ты слышал это имя?

Он не оборачивался, словно опасаясь, что бекон может воспользоваться его невнимательностью и спрыгнуть со сковородки.

– От Литы, – ответил я, вспомнив первое, что мне пришло в голову. Связанный клятвой, я не мог сказать Зефраму правду. – Лита затащила меня прошлой ночью на церемонию солнцестояния. И она говорила, будто когда-то у нее была ученица по имени Стек.

– Я думал, во время уединения тебе не полагается ни с кем разговаривать.

– На Смеющуюся жрицу правила не распространяются.

– И как бы мне заполучить ее работу? – Он резко ткнул в кусок бекона деревянной лопаткой.

– Так ты знал Стек?

Он вздохнул – так, как вздыхают люди, пытаясь решить, стоит ли признавать нечто такое, что они предпочли бы скрыть.