Книга Вампиры замка Карди - Барон Олшеври-младший

— Возможно, сознание замутнено. Голод, нервное потрясение… Я буду наблюдать ее. Возможно, понадобится серьезное лечение.

— Но она не умрет? — волновался Курт фон дер Вьезе.

— Можно надеяться на благополучный исход. Но сказать что-нибудь наверняка невозможно, — спокойно ответил врач.

И, чуть поколебавшись, добавил:

— Вы уверены, что она не еврейка?

— Да. Я хорошо знаю ее деда. И мужа тоже… Знал, — Курт брезгливо скривился. — Можно считать, что это — несчастный случай. То, что она оказалась замужем за евреем, а потом… Медлила с разводом.

— Несчастный случай… Ну-ну, — неуверенно протянул врач. — Охранники, которые ее привели, говорили, что она шла к коменданту, хотела поговорить о том, что раскаивается и желает искупить… Очень вовремя маленькая фрау раскаялась!

— Вы хотите на Восточный фронт, доктор Зюсмильх? — любезно поинтересовался Курт фон дер Вьезе.

Врач удивленно обернулся.

— Я ведь могу очень просто вам это устроить! И, заметьте, никто говорить с вами даже не будет. Никто. Ни в Гестапо, ни в иных ведомствах. Вы — ничто. А станете и вовсе прахом… Когда окажетесь в окопах под Москвой. Или где-нибудь на болотах Белоруссии! — Курт фон дер Вьезе говорил очень спокойно, но нежное лицо его постепенно наливалось багровым гневным румянцем.

— Но я же… Я не… — залепетал врач, нервно одергивая мундир.

— Замолчите. И лечите эту даму как следует. Докладывайте мне о малейших переменах в ее состоянии. Я хочу увезти ее отсюда как можно скорее. Куда-нибудь в санаторий, где ей будет обеспечен должный уход и комфорт.

— Но она же была замужем за евреем! Она жила в гетто! — не выдержал врач. — Я не понимаю…

— А от вас и не требуется, чтобы вы понимали. Это — семейное дело. Вы слышали о докторе Гисслере? Фрау Шарлотта — его внучка.

Судя по выражению почтительного ужаса, промелькнувшему на лице доктора Зюсмильха, он был наслышан о докторе Гисслере!

Но что такого мог учинить ее дед, чтобы этот нацист его так боялся?!

А Курт фон дер Вьезе… Был такой славный мальчик! А стал — убийцей. Лизе-Лотта до сих пор никак не могла узнать в этом красивом юноше — того мальчика, которому она когда-то варила шоколад и давала уроки литературы. Он был красивым подростком… Пожалуй, из того подростка мог вырасти такой мужчина. Но все равно — слишком сильно изменился. Она не могла поверить, что тот Курт, которому она читала вслух Дюма и Конан-Дойля, мог расстреливать в затылок беззащитных людей.

Впрочем, сейчас ее мало тревожила виденная накануне жестокость. Она даже не боялась Курта, несмотря на его эсэсовскую форму и оружие, которое он мог в любой момент пустить в ход. Лизе-Лотта привыкла к состоянию не проходящей тревоги, а сейчас ей все было абсолютно безразлично. Не удивлял испуг врача при упоминании имени ее деда. И не пугало его недоверие по отношению к ее, Лизе-Лотты, раскаянию. Ей было все равно. Мысли текли вяло, неторопливо. Наверное, они дали ей какое-то сильное успокоительное…

Врач ушел.

Курт сел на край ее постели, взял ее за руку.

— Фрау Шарлотта! Теперь вы можете говорить… Вам совершенно нечего бояться! Я беру вас под свою личную защиту. Помните, когда-то я хотел служить вам, как рыцарь? Вот теперь это возможно! Конечно, я молод… Но карьера моя складывается блестяще. Я не просто пугал этого докторишку — я действительно могу отправить его на Восточный фронт в любой момент, как только захочу! И того охранника, который дергал вас за руку, тоже… Никто больше не посмеет безнаказно обидеть вас! Фрау Шарлотта, вы ведь меня слышите? Пожалуйста, не смотрите на меня так! Ответьте мне хоть что-нибудь! Фрау Шарлотта! Я три дня ждал, когда вы откроете глаза! Я так волновался!

— Три дня? — прошептала Лизе-Лотта.

Отчего-то эти слова пробудили в ее душе смутное эхо. Кто-то совсем недавно произносил эти слова — в другом контексте. Три дня… Да, конечно, это она сама сказала: «Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом… Мы не можем тратить на воду!» А Аарон ответил ей: «Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен. Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама…»

И вот — она спасена.

И три дня прошло.

И «послезавтра» тоже прошло, «послезавтра» превратилось во «вчера»!

— Где Михель? Где мой мальчик? — вскрикнула Лизе-Лотта, резко садясь на постели.

И тут же перед глазами все поплыло — и она без сил упала на подушки.

Заботливое лицо Курта склонилось к ней:

— Не тревожьтесь, фрау Шарлотта. Я нашел мальчика и отправил его в Австрию. Я знал, что вам наверняка захочется, чтобы он был с вами. Все-таки вы его мать… Хотя это было просто преступно со стороны доктора Гисслера! Допустить чтобы вы — такая прекрасная, чистая, добрая, верная — чтобы вы стали матерью расово неполноценного ребенка.

— Когда я выходила замуж за Аарона, еще не было известно, что евреи расово неполноценны, — вздохнула Лизе-Лотта.

— Да, я понимаю. Ужасное несчастье! — пылко откликнулся Курт и прижался губами к ее руке.

На мгновение Лизе-Лотте показалось, что Курт сочувствует ее утратам, но она быстро осознала свою ошибку — стоило только ему вновь заговорить!

— Вот так, фрау Шарлотта, они и действовали все эти века… Нет, не века, а целые тысячелетия! Направляли свои козни против самого уязвимого, что только есть у нации. Он все рассчитал, этот ваш Аарон. Он хотел завладеть научными открытиями доктора Гисслера, а когда понял, что ученику доктор Гисслер никогда не будет доверять до конца — решил стать родственником! Будь вы иной женщиной — он бы дважды подумал, зная беспримерную твердость принципов доктора Гисслера в отношении расовых вопросов.

Лизе-Лотта слушала Курта и слышала голос Аарона: «Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты — немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он — наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему».

Аарон наверняка уже мертв. Или — отправлен в лагерь. Они в гетто были достаточно наслышаны о таких лагерях… Кто-то, правда, не верил, считал, что все ужасы преувеличены. Но Лизе-Лотта верила. Потому что она всегда была пессимисткой и верила только в худшее. И весь жизненный опыт подтверждал правоту ее мировоззрения!

— Другая женщина оставила бы такого мужа сразу же после разоблачения крысиной сущности евреев, — продолжал Курт, сжимая ее руку. — Но вы — вы истинная христианка. Даже больше: вы — истинная немка, немецкая жена, такая, какими их видели в старину… Не одна из этих современных валькирий, а кроткая Гретхен с любящим и верным сердцем! Помните, вы мне читали? Гретхен ведь тоже любила Фауста несмотря на то, что он был негодяем, продавшим душу дьяволу! Любила его даже тогда, когда осознала его предательство! Даже в тюрьме, перед казнью, погубленная им, совершившая ради него столько преступлений… И все же в самый последний миг она нашла в себе силы отказаться от него — и от жизни — во имя веры!