Книга Любовью спасены будете... - Андрей Звонков

В тот год, уже после войны, Мишеньку арестовали. За что? Да кто ж знает? Она ходила в Бутырку, передачу у нее не взяли, а сказали только – умер. Потом выдали документы, что Исаковский Михаил Яковлевич скончался от сердечного приступа. Похоронить не разрешили, вернули очки да записную книжку. Настя в то время работала в институте чертежником-конструктором, ее сразу уволили. Жена врага народа не должна работать в секретном институте! Она устроилась на фабрику «Свобода» упаковщицей мыла… Работала, в месяц получала восемьсот рублей, денег еле хватало на еду и одежду для одиннадцатилетней дочки Танечки. Потом случилось страшное. Ее вызвали в милицию, и там участковый сообщил, что ее дочь утонула. Настя не знала, куда кинуться, к кому обратиться. Сестра к тому времени вновь вышла замуж, на этот раз за директора автокомбината, на ее звонок сказала, что не желает иметь ничего общего с женой врага народа. И бросила трубку.

Помогли Насте ее сослуживицы с фабрики, и поминки провели по всем обрядам, денег на ограду собрали…

Хотели крест поставить по православному обычаю, а Настя вдруг заупрямилась – не надо. Мишенька атеист был. Я некрещеная. Таня моя тоже… Не надо!

Подруги удивились:

– Так что ж ставить-то? Не звезду ж? Непорядок!

А Настя и сама не знала – что? Потом, когда все улеглось, мужа посмертно реабилитировали, а к ней приехал главный инженер того НИИ и просил вернуться в лабораторию, она снова начала зарабатывать неплохо, купила гранитный камень с полированной стороной, на которую приклеила фотографию Танечки в школьной форме и в пионерском галстуке и поставила на ее могиле.

Мария Ивановна слушала не перебивая, яснее не становилось. Тяжелая судьба Анастасии Георгиевны не удивляла ее. А кому было легко? Но что-то настораживало. Очень уж закономерно все случалось, черно-белыми полосами. Вот счастье и радость, вот несчастье и горе, вот опять все прекрасно и все ликуют, а вот опять удары судьбы…

Анастасия Георгиевна замолчала, пригубила чаю и сказала:

– Я ведь зачем вас просила приехать? Меня в больницу кладут на операцию, – Мария Ивановна изобразила понимание на лице, – а собаку не с кем оставить. Вы не могли бы приютить ее? – Анастасия Георгиевна так неожиданно сказала «приютить», словно речь шла о ребенке-сироте. Маша растерялась. Эта просьба оказалась неожиданной. – Вы знаете, Дина полюбила Вилечку, они подружились, это было заметно. Может быть, они друг друга поддержат? Я боюсь, что могу не вернуться, а соседи не станут присматривать за ней, выгуливать… – Анастасия Георгиевна уговаривала, а Маша уже решила: собака будет жить с ними, ибо это маленький кусочек жизни Виктора Носова. Еще один. Она прервала пожилую женщину, годящуюся ей в матери:

– Пусть вас это не беспокоит, я заберу собаку, и она будет жить с нами, пока вы не решите ее вернуть.

Почти сразу же у нее на коленях оказался длинный рыжий нос и влюбленные карие глаза глянули снизу вверх. «Ты мама моей любимой девочки. Я тебя тоже люблю», – говорили они, и хвост изо всех сил подтверждал это, крепко ударяя по ножке стола и газовой плите.

Сборы были недолги: надеть ошейник, пристегнуть поводок и передать его из рук в руки Марии Ивановне.

– Теперь ты будешь жить с Машей и Виленой, – сказала Анастасия Георгиевна, – слушайся их и береги.

При имени Вилечки Динка энергичнее замотала хвостом.

И когда они уже выходили, Анастасия Георгиевна сунула Маше бумажку и, сдерживая всхлип, попросила:

– Навещайте их, пожалуйста, не забудьте.

Маша сначала не поняла, а потом взяла записку и сказала:

– Обязательно.

Дверь закрылась. Больше они никогда не встречались.

Динка спокойно шла рядом, не тянула и не отставала. Только пару раз оглянулась на дом и, извиняясь, ткнулась носом в ногу Маше. «Я все-таки тут жила».

Маша не рискнула ехать автобусом, остановила такси, и через двадцать минут они уже входили в подъезд своего дома. В подъезде Динка стала принюхиваться, перетаптываться и помахивать хвостом. У двери квартиры она прижалась к щели и шумно потянула носом. Она повизгивала, посвистывала и, даже не сдержавшись, пару раз скребнула когтями филенку. Когда Маша наконец открыла дверь, Динка, хитрюга, вывернула голову из ошейника и рванула в глубь квартиры. Маша пошла за ней. И увидела необычную картину: в последнее время безучастная ко всему Вилена стояла на коленях и, уткнувшись лицом в Динкину шею, рыдала, а та все пыталась лизнуть ее в щеку. Наконец ей это удалось, и Динка слизывала слезы, а Вилена только повторяла: «Дина, Диночка…» Когда вечером приехал Герман, они все четверо: Вилена, Маша, Ольга Яковлевна и Динка – сидели на кухне. Он первым делом увидел хвост, торчащий из кухонной двери. Разделся, вымыл руки и прошел в кухню. Динка подняла на него глаза и пару раз мотнула хвостом. Герман спросил:

– Откуда?

А Виленка повисла у него на шее:

– Папочка, это же Динка! Витина собака!

Пораженный ее поведением, Герман сказал:

– А ты как себя чувствуешь?

– Нормально, пап. Все нормально уже. Мне Дина помогла.

– Если б я знал, что все так просто решается… – Он наклонился и погладил собаку. – Если б я знал.

Маша принялась разогревать Герману ужин и, пока он ел, коротко рассказала про поездку и причину, по которой пришлось забрать собаку.

Дней через десять ей позвонила женщина из больницы и попросила приехать. Там передала ключи от квартиры и сказала:

– Анастасия Георгиевна вчера умерла. Перед операцией она просила найти вас, если не вернется, и передать, что на столе в кухне для вас лежит письмо и там все написано.

Мария Ивановна поблагодарила ответственную женщину, соседку по палате, и поехала исполнять последнюю волю умершей.

Она вскрыла конверт, подписанный: «Для Марии Ивановны Стахис», и стала читать:

«Уважаемая Мария Ивановна!

Спасибо Вам за Дину. Если Вы читаете это письмо, значит, меня нет. Нетрудно было догадаться, что операцию мне перенести сложно. Вы скажете: шестьдесят пять лет не возраст, но я не знаю, почему не умерла тогда, в ноябре, когда хоронили мальчиков.

Я не все рассказала Вам во время нашей встречи. Моя сестра жива, и я понимаю, что ей по закону принадлежит все, что сейчас находится в этой квартире. Не хочу сказать, что мне безразлично это. Поэтому я прошу Вас забрать из серванта коробочку, все, что там находится, передайте Виленочке, это ей от меня. Надеялась подарить на свадьбу, да не сложилось. На всякий случай я оставила завещание у нотариуса в конторе на нашей улице.

Но я знаю: сестре неизвестно, что осталось у меня от Миши, поэтому можете не тревожиться…»

Маше отчего-то стало противно. Не нужно ей ничего, и меньше всего хотелось рядиться потом с кем-нибудь за право обладания семейными ценностями. А уж Виленку втягивать в это и подавно.