Книга Когда король губит Францию - Морис Дрюон

Тогда он еще не знал, что будет так слаб здоровьем, хотя в Гренобле тяжело проболел несколько недель. Как раз во время этого путешествия он узнал о смерти матери, потом о смерти бабки, и в скором времени ему стало известно, что раз за разом вторично женился сначала его дед, а потом и отец, еще до того, как ему сообщили, что и сам он вступит в брак с Жанной Бурбонской, его кузиной и ровесницей. Что и произошло в начале апреля в Тэн л’Эрмитаж при огромном скоплении духовенства и знати и с превеликой помпой... Было это шесть лет назад.

Чудо еще, что вся эта пышность не вскружила голову наследнику престола и не сбила его с толку. В нем лишь пробудилась общая для всех принцев семейства Валуа склонность к роскоши и транжирству. Воистину дырявые у них руки! Подавай им немедленно то, что им приглянулось. Хочу того, хочу этого. Покупать, приобретать все самое красивое, самое редкостное, самое занятное, а главное, самое дорогое,– животных для своего зверинца, ювелирные изделия изысканной работы, роскошные книжки с рисунками; безудержно тратить, жить в покоях, обтянутых шелком и золотой кипрской тканью; разукрашивать свои одежды драгоценными каменьями, стоившими целое состояние, блистать – вот что для нашего дофина, как, впрочем, и для всех его родичей, признак власти и свидетельство величия в собственных своих глазах. И какая-то наивность, унаследованная ими от их предка – первого Карла, брата Филиппа Красивого, облеченного почетным титулом императора Константинопольского, этого неуемного шмеля, который перебаламутил всю Европу и одно время замахнулся даже на престол императора Священной империи. Таких расточителей еще свет не видывал... У них у всех это в крови. Когда кто-нибудь из Валуа заказывает себе обувь, ему подавай разом две дюжины, сорок или даже пятьдесят пар, для короля, для дофина, для его высочества Орлеанского. Правда и то, что их дурацкие башмаки, так называемые пулены, не приспособлены к грязи, заостренные носки, размокнув, теряют форму, шитье тускнеет, и всего за какие-нибудь три дня губится творение искуснейших мастеров, гнувших целый месяц спину в мастерской Гийома Луазеля в Париже. Я это знаю потому, что там шьют и мне красные кардинальские туфли, но я обхожусь всего восемью парами в год. И посмотрите сами, как я всегда аккуратно обут.

А так как тон задает королевский двор, сеньоры и горожане на последние деньги накупают себе галуны, меха, драгоценности, разоряются тщеславия ради. Идет настоящее соперничество тщеславцев. Вы подумайте только, на шапочку, в которой, как я вам уже говорил, дофин пировал в Руане, пошло 8 унций крупного жемчуга и 8 унций мелкого, и заплачено за нее было Бельоме Тюрелю триста, а быть может, и триста двадцать экю! Чего же после этого удивляться, что мошна у всех оскудела, коли каждый тратит больше, чем у него есть?

Ага, вот и мои носилки. Лошадей перепрягли. Ну что ж, сядем...

Впрочем, есть один человек, которому финансовые затруднения пошли на пользу и который здорово сумел нагреть себе руки на королевской казне,– я имею в виду мессира Никола Брака, первого мажордома, бывшего также казначеем и смотрителем монетного двора. Он создал небольшую банкирскую компанию, вернее сказать, жульническую компанию, которая скупала королевские долговые обязательства, а также долговые обязательства его родичей то за две трети, то за половину, а порой всего за одну треть их стоимости. Дело, в сущности, нехитрое. Какой-нибудь поставщик двора приперт, что называется, к стенке, потому что ему два года, а то и больше не платили ни гроша и ему нечем расплатиться со своими компаньонами или не на что купить сырье. Вот он и идет к мессиру Браку и размахивает у того под носом своими долговыми расписками. А мессир Брак держится важно, собой красавец, одет очень строго и слова лишнего не скажет. Нет и не было ему равных в умении сбить с человека спесь. Кредитор по дороге бушует: «На сей раз он меня выслушает, а я ему такое скажу, выложу все от начала до конца...» А глядишь, через минуту он уже лопочет что-то, просит. А мессир Брак цедит слова, и они, словно холодные дождевые капли из водосточной трубы, долбят голову просителя: «Заламываете слишком высокие цены, впрочем, как и все, кто работает на королевский двор... высокопоставленные клиенты дают вам множество заказов, и вы наживаетесь на них слишком крупно... если король затрудняется платить, это означает, что все финансы казны идут на военные нужды, пеняйте на горожан, таких, как прево Марсель, которые ропщут и не соглашаются платить налоги... Но коли вам нежелательно оставаться и впредь поставщиком двора, тогда больше заказов вы не получите...» И когда кредитор уже окончательно образумится, вдоволь навздыхается, вдоволь натрясется от страха, тогда мессир Брак ему скажет: «Ежели вы и впрямь находитесь в стесненных обстоятельствах, попытаюсь помочь вам. Могу нажать на одну меняльную контору, там у меня есть друзья, и, надеюсь, они возьмут у вас ваши долговые обязательства. Попытаюсь, слышите, только попытаюсь добиться того, чтобы они скупили их у вас, но лишь за две трети стоимости, а вы дадите расписку, что получили всю сумму сполна. Компании возместят, когда Господь Бог соблаговолит пополнить нашу казну... если он вообще соблаговолит ее пополнить. Но смотрите, никому ни слова, а то все в государстве бросятся ко мне с подобными просьбами. Помните, я делаю вам огромное одолжение».

После чего, спрятав свою треть в ларец, Брак при случае ввернет королю: «Сир, мне было тяжело при мысли, что этот неприятный долг может затронуть вашу честь и ваше имя, тем паче что кредитор попался несговорчивый и угрожал устроить скандал. Поэтому из любви к вам я погасил этот долг из собственных своих средств». И так, пользуясь своим положением королевского фаворита, он получал ото всех и каждого. Но так как, с другой стороны, именно он ведал всеми дворцовыми расходами, его приходилось подмасливать при каждом новом заказе и подносить дорогие подарки. Короче, сей честнейший муж не брезговал ничем.

В торжественный день пиршества он не так хлопотал о том, чтобы склонить Генеральные штаты Нормандии к уплате налогов, как вел переговоры с мэром Руана, мэтром Мюстелем, о выкупе долговых обязательств у руанских купцов. Ибо счета короля, которые накопились со времени его последнего посещения Руана и даже раньше, не были до сих пор оплачены. Что же касается дофина, то, став наместником короля в Нормандии, даже прежде чем стать герцогом Нормандским, он делал один заказ за другим и тоже не платил ни по одному счету. И мессир Брак занялся своим обычным делом – уверял мэра, что, мол, только по дружбе к нему и из уважения, которое он питает к славным жителям Руана, он намеревается положить себе в карман треть их дохода. Даже больше, ибо он собирался уплатить им теперешними франками – иначе говоря, монетой, ставшей гораздо тоньше, чем прежде, и благодаря кому? Только ему, коль скоро именно от него зависело изменение веса монет. Так давайте же говорить откровенно, если Генеральные штаты жалуются на королевских сановников, они имеют к тому кое-какое основание. Подумать только, что мессира Ангеррана де Мариньи некогда повесили за то, что он однажды «отгрыз» кусочек франка, и обвинили его в этом десять лет спустя. Да он же святой по сравнению с теперешними казначеями!

Кто же присутствовал еще в Руане, заслуживающий упоминания, кроме обычных служителей и Миттона Дурачка, собственного карлика дофина, который резвился и скакал вокруг столов, тоже обряженный в шапочку, расшитую жемчугом... Жемчуг для карлика! Ну скажите, разве гоже тратить таким манером золото, которого к тому же еще и нет? Дофин велел сшить ему платьице из полосатого сукна, которое специально для него заказали в Генте... Я глубоко не одобряю то, что карликов превращают в шутов. Им велят буффонить, их пинают ногой в зад, выставляют на посмешище. В конце концов, они тоже создания Божьи, пусть даже, если можно так выразиться, Господу Богу они не слишком удались. Но ведь это лишняя причина проявлять в отношении их хоть немножко милосердия. Но если появляется на свет карлик, то семья считает это милостью Всевышнего. «Смотрите, смотрите, какой же крохотный! Только бы не вырос. Тогда мы сможем продать его какому-нибудь герцогу, а то и самому королю!»