Книга Золото императора - Сергей Шведов

— Выходит, все кончено, Прокопий?

— Да, Руфин. Ты молод, и тебе трудно с этим смириться, а я стар. Когда-то император Юлиан сказал мне: комит, мы пытаемся их удержать на границах, а они давно уже здесь, в сердце нашей земли. Варвары сожрали Рим изнутри. И он оказался прав. Ты ведь не римлян привел мне на помощь, Руфин, ты привел чужаков.

Всего полтора месяца назад Руфин сделал то, что мало кому под силу в этом мире, — остановил нашествие готов. Правда, в союзниках у него были люди, уверенные и в себе, и в своих богах. Здесь, во Фракии, все было по-иному. Но это вовсе не означало, что Руфин должен сложить руки и покорно ждать решения своей судьбы.

Император Прокопий с видимым интересом выслушал рассказ о приключениях своего молодого друга в чужих краях. Бледное, осунувшееся лицо его порозовело.

— Неужели ты действительно это сделал, Руфин?

— Мне пришлось нелегко, Прокопий. Епископ Вульфила был далеко не глупым человеком. Не глупее Валента, во всяком случае. И, тем не менее, мы одержали верх. Мы добились того, чего хотели. Я и молодые варвары, которых я привел тебе на подмогу, — Оттон, Придияр и Гвидон. В крови этих людей кипит огонь, почти угасший в римлянах.

— Чего ты хочешь добиться, Руфин? — Прокопий смотрел на молодого патрикия не только с удивлением, но и с опаской.

— Я хочу вернуть римлянам их богов, а значит, и утраченную доблесть.

— Ни Юлиану, ни мне это сделать не удалось, так почему ты думаешь, что повезет тебе?

— А разве у меня есть выбор, Прокопий? — усмехнулся Руфин. — Я патрикий, ведущий свой род от богов, и не хочу кланяться распятому иудею. А приносить жертвы своим богам они мне уже не позволят. Они не позволят мне быть патрикием Руфином. Вот за это я и буду сражаться, Прокопий. За право быть самим собой. И если я паду на поле брани, то паду как римский патрикий, а не раб, пусть даже и божий.

— Пожалуй, — задумчиво проговорил император, — это достойный выбор, Руфин. Своими словами ты снял немалую тяжесть с моей души. Я казнил себя за то, что втянул сына своего лучшего друга в безнадежное дело.

— А я благодарен судьбе и богам, Прокопий, что встретил тебя на своем пути. Возможно, в этом мире найдутся люди, которые будут тебя осуждать, а может, и проклинать, но знай, что среди этих людей никогда не будет патрикия Руфина.

Сил у Прокопия было вполне достаточно. Руфин это понял утром, когда обошел лагерь, раскинувший на берегу безымянной речушки. Пятнадцать легионов пехоты, по тысяче человек в каждом, и пять тысяч кавалеристов, облаченных в тяжелые доспехи. Магистром пехоты был сиятельный Фронелий, магистром конницы — сиятельный Агилон. Обоих Руфин знал еще по Константинополю. Это Фронелий, тогда еще всего лишь комит, посланный императором Валентом против варваров, первым переметнулся на сторону Прокопия. Это его легионы провозгласили родственника Юлиана и Констанция императором. Фронелий мало изменился за минувшие месяцы, это был все тот же прямодушный римский солдафон, не склонный впадать в отчаяние даже в минуту крайней опасности. А вот Агилон переменился очень сильно. Из простого трибуна, умело орудующего мечом, он превратился в высокомерного и надменного царедворца, презрительно взирающего на нижестоящих. Однако патрикий Руфин очень быстро привел магистра конницы в чувство, напомнив ему о давнем знакомстве.

— Если мне не изменяет память, сиятельный Агилон, это именно ты ударом меча отправил на тот свет комита Гермогена, начальника схолы агентов.

— Все может быть, — криво усмехнулся магистр конницы, и лицо его слегка побледнело. — Слишком много времени прошло с тех пор.

— Я говорю это к тому, Агилон, что у императоров память обычно лучше, чем у магистров. Кстати, как здоровье бывшего префекта Набидия, который был свидетелем твоего молодецкого удара?

— Набидий умер в тюрьме, — процедил сквозь зубы магистр.

— Зато я жив, сиятельный Агилон, и моя память не уступит императорской.

Комитами при Прокопии состояли патрикии Кастриций и Флоренций. Первый был одним из самых активных участников заговора, второй некоторое время возглавлял префектуру Константинополя. Оба узнали Руфина, но свое отношение к нему выразили по-разному. Старый Кастриций радушно обнял молодого патрикия и заметил сокрушенно, что желал бы встречи в более счастливых обстоятельствах. Флоренций лишь кивнул Руфину и отвернулся. Впрочем, Руфин плохо знал бывшего префекта Константинополя, а потому и не обиделся на прохладный прием.

— Наслышан о твоих похождениях, Руфин, — вздохнул Кастриций. — И очень сожалею, что ты опоздал с помощью.

— Ты тоже считаешь, что дела плохи? — спросил Руфин.

— Суди сам, — махнул рукой комит в сторону горизонта. — У Валента сил в полтора раза больше, чем у нас. Кроме того, наши легионы измотаны бесконечными битвами и долгими переходами, а к Валенту прибыли новые подкрепления. Ты, вероятно, знал Лупициана?

— Кажется, он был комитом в Сирии?

— Да, — кивнул Кастриций. — Он обещал нам поддержку, но почти сразу же переметнулся на сторону Валента. Теперь он магистр конницы в войске императора.

Тень набежала на морщинистое лицо старого патрикия — похоже, он тяжело переживал предательство старого друга.

— А кто командует пехотой Валента?

— Магистр Гумоарий, — горько усмехнулся Кастриций. — Я никогда не доверял этому варвару. Правда, он хороший полководец. Во всяком случае, он изрядно потрепал Валента, прежде чем перебежал на его сторону. Ты, вероятно, слышал, Руфин, что твой друг Софроний стал квестором?

— Быть того не может! — удивился Руфин.

— А ведь это я уговорил Евсевия взять его в схолу нотариев. Как же мы порой бываем близоруки. Именно Софроний первым сообщил Валенту о мятеже Прокопия, за это и был обласкан. Он знал имена наших сторонников и в Риме, и в других городах империи. Софроний выдал их. И все они были казнены. У меня к тебе большая просьба, Руфин: если ты уцелеешь в этой битве, найди Софрония и убей его. Ты снимешь большой камень с моей души. Это ведь я привлек его к заговору. И это от меня он узнал имена наших друзей. Нельзя, чтобы предательство оставалось безнаказанным. Боги нам этого не простят.

— Хорошо, — отозвался потрясенный Руфин. — Я выполню твою просьбу. А тебе не кажется, патрикий, что в охранной схоле императора слишком мало людей?

Кастриций скосил глаза на холм, где виднелся поникший Прокопий верхом на гнедом коне, и покачал головой:

— Так решил он сам. Впрочем, трибун Бархальба предан императору и будет защищать его до последнего гвардейца.

Легионы Прокопия выстраивались в линию перед холмом. Если судить по вялым движениям легионеров и приглушенным крикам трибунов, сторонники самозваного императора давно утратили веру в победу. Исключение в общем унылом ряду составлял разве что магистр Фронелий, багровое лицо которого мелькало то на правом, то на левом фланге. Раскаты его громового голоса долетали даже до Кастриция и Руфина, стоявших в отдалении.