Книга Соперницы - Ольга Карпович

И моментами горло мое сжимает страх. Чем все это закончится? Как долго «блистательная Натали», демонстрируя чудеса выдержки, станет ластиться к своему мужу и неизменно выводить вечерами рулады в плавучем кабаке? Как долго Стефания будет томиться и биться в безмолвной истерике, разрываясь от мешающихся внутри страстей? Сколько времени потребуется Евгению для решения изводящей его непосильной задачи? Сколько Анатолий сможет взнуздывать свое нетерпение? Сколько я смогу морочить голову Черкасову, все еще зазывающему меня в свои арестантские покои? Когда наше с Эдом безумие станет наконец достоянием общественности?

Когда рванет этот раскаленный котел, в котором все мы варимся? Когда? И чем этот взрыв обернется?

15

В пенале невозможно было дышать. Спертый душный воздух, приправленный кухонным чадом, обволакивал разгоряченное тело. Я, сбросив на пол простыню, нагишом ворочалась на своем узком ложе, надеясь заснуть хотя бы на пару часов. В распахнутое настежь маленькое оконце не проникало ни дуновения.

Зато отголоски супружеского быта моих соседей долетали до меня, почти не приглушенные. Явившаяся после очередного выступления Наталья поначалу громко жаловалась мужу на постигшие ее неудачи. Во время вчерашней программы, когда она, томно поводя плечами, пела «Я ехала домой», один из посетителей ресторана — краснорожий мозгляк в изжеванной рубашке, безобразно пьяный и жаждущий простого человеческого общения, — выкатился из-за стола и нетвердой походкой направился прямо к сцене. Обычно она, привыкшая к выкрутасам поддатой публики, успевала пресечь подобные недоразумения в самом начале, сделав знак дюжему аккомпаниатору Мише, который тут же мягко оттирал нарушителя спокойствия от эстрады и выпроваживал из зала с глаз долой. Вчера же Натали зазевалась, отвлеклась и заметила нетрезвого почитателя таланта, когда тот уже лез прямиком на сцену, расталкивая музыкантов и сшибая инструменты.

— Ну и голосина у тебя, мать, — сипел мужичонка. — Талант, не хрен собачий! Дай-ка я тебя расцелую.

Он пьяно дышал Наталье в лицо коньячным перегаром и неловко хватал за руки. Посетители ресторана похохатывали, наслаждаясь не заявленным в программе вечера шоу. Наталья же, озверев от отвращения, недолго думая, залепила распоясавшемуся пьянчуге звонкую затрещину. Даже сейчас она с удовольствием вспоминала, как перекосилась похабная свинячья физиономия, когда на щеке отпечаталась ее увесистая пятерня. Опомнившийся Михаил подхватил зашатавшегося субъекта под белы рученьки и выдворил из ресторана, Натали же, довольная, как ни в чем не бывало продолжила выступление.

Все бы ничего, да, проспавшись, этот плюгавый алканавт вспомнил, что, оказывается, имеет депутатскую неприкосновенность, а значит, может вчинить хозяину судна иск об оскорблении чести и достоинства «на хрен знает сколько тыщ».

Вся эта история, видимо, рассказана была для того, чтобы лишний раз напомнить Евгению о разносторонних достоинствах его жены — завидной выдержке, работоспособности и заботливости. Евгений отвечал как-то вяло, на восторги скупился, и Натали решила упрочить свои пошатнувшиеся позиции другим давно испытанным способом.

Вскоре до меня донеслись звуки какой-то неловкой возни и томное сопение блистательной пухлощекой певуньи. Я подскочила на кровати и зажала уши руками.

— Наташ, перестань! Поздно уже, — пытался, видимо, отбиться от пышнотелой новоявленной порнозвезды бедняга Меркулов.

— Да что там поздно, время детское! — не отставала пышущая страстью супруга. — Ну иди же ко мне!

Нет, это уж слишком. Я вскочила, кое-как натянула футболку и шорты и рванула из наполненного влажными вздохами пенала куда подальше.

Выскочив из нашего провонявшего кухней коридорчика, я уселась на какой-то ящик, щелкнула зажигалкой. Луна уже зашла, над водой трепыхалась кромешная южная ночь. Вдалеке, на берегу, мерцали серебряные искры огоньков.

За спиной раздались шаги, я обернулась и разглядела в темноте Меркулова. Что-то быстро они управились. Или это он вышел продышаться перед второй частью марлезонского балета?

— Добрый вечер, — поздоровался он. — У вас не будет сигареты?

Я протянула ему пачку, спросила не без ехидства:

— Не спится?

— Угу, — кивнул он. И зачем-то добавил: — Я только что объявил жене, что нам лучше было бы развестись.

Ничего себе! Вот, значит, к чему привели эротические упражнения бесподобной Натали!

— Вот даже как, — присвистнула я. — И как это вы решились? Из-за одной случайной встречи все поломать…

— Ни на что я не решался, — раздраженно махнул рукой он. — Это само собой вышло. Знаете, Алена, я никогда в жизни больше не поеду в отпуск на корабле. В этом есть что-то противоестественное — столько людей заперты в одной посудине без возможности бегства. Тут не то что до развода, до убийства может дойти.

Он помолчал. Я почти не различала в темноте его лица, лишь алый огонек сигареты то вспыхивал ярче, то почти затухал.

— Будь я немного моложе, я бы еще раньше сорвался. В юности для меня возможность побега была чуть ли не главной составляющей счастья. Как только чувствовал, что не могу больше, сразу в такси, на вокзал — и билет на первый же отходящий поезд.

— Тоже, знаете, не лучший способ решения проблем, — хмыкнула я.

Он кивнул:

— Угу, меня тогда тоже все корили за безответственность. А теперь иногда кажется, что вовремя сбежать — чуть ли не единственный способ разорвать порочный круг из взаимных упреков, накопившегося раздражения и дурацких претензий.

— Значит, бежите? — уточнила я с наигранным пафосом. — Из опостылевшей семейной гавани прямо в бурный омут новой любви. То есть, простите, хорошо забытой старой.

— Я чудовищно запутался, Ален, — он судорожно потер лицо ладонями, подскочил, сделал несколько шагов, вернулся. — Я стольким обязан Наталье, я не могу вот так просто бросить ее. Она… Это будет предательством. А Светлана… Если бы я хоть на секунду мог допустить, что она простила, что я нужен ей…

— Послушайте, но так же нельзя! Решитесь уже на что-нибудь!

Господи, это я, что ли, говорю? Зачем? Кто меня просил вмешиваться? Неужели только из-за того, что сил больше нет видеть, как мечется по кораблю эта женщина, которую я при первом знакомстве определила как пафосную стерву, невозможно смотреть в ее сумасшедшие сухие измученные глаза?

— Пожалейте кого-нибудь, кроме себя! — меня уже несло, я едва успевала удивляться звуку собственного голоса. — Вы ничего не исправите, сидя тут и рефлексируя. Вы жалуетесь на свою несложившуюся жизнь, а на деле держитесь за нее изо всех сил, потому что просто боитесь что-то менять. Вы не хотите обижать ни жену, ни Светлану, а выходит, что мучаете обеих. Сделайте уже хоть что-нибудь! Знаете, как говорят, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть!

Я перевела дыхание, задохнувшись от своей пламенной речи. До чего же вывела из себя эта его типичная для размазни-неудачника пугливая нерешительность! Пустые разглагольствования о чести и долге, на деле направленные лишь на то, чтобы замаскировать собственный страх и нежелание брать на себя ответственность. Что-то не слишком терзали его угрызения совести, когда он явился ко мне просить поспособствовать их встрече со Светланой. Теперь же, когда пришло время на что-то решиться, вдруг вспомнил о том, что чрезвычайно обязан жене. Чего он ждет, в конце концов? Чтобы доведенные до предела женщины разобрались во всем сами, а его поставили перед фактом?