Книга Фактор Николь - Елена Стяжкина

3. Ваш любимый запах?

Я. Вкусно пахнут пасхи и куличи, необычно – клей «Момент», хорошо – осень и маленькие дети.

(К у р т. Тот, который бывает у входа в пекарню.)

4. Любимое слово?

Я. Алё.

(К у р т. Аминь.)

5. Какой фразой вы пользуетесь чрезмерно часто?

Я. Здрасьте, моя бабушка. (К у р т. Прошу прощения.)

6. Когда и где вы чувствовали себя особенно счастливым?

Я. Не скажу.

(К у р т. Лет десять назад мой финский издатель привез меня в одну маленькую гостиницу – там неподалеку район вечной мерзлоты. Прогуливаясь, мы нашли заледеневшую спелую чернику. Она оттаивала во рту. И было такое чувство словно кому-то где-то хочется, чтобы нам нравилось тут, на Земле.)

6. Как бы вам хотелось умереть?

Я. Во сне, только, если можно, в глубокой старости, а?

(К у р т. В авиакатастрофе или на вершине Килиманджаро.)

7. Каким бы дарованием вы хотели обладать?

Я. Я хотела бы быть волшебницей. (К у р т. Талантом виолончелиста.)

8. Что, по-вашему, люди склонны более всего переоценивать?

Я. Размеры своего «не могу». (К у р т. Хорошие зубы.)

Игорь Олегович сказал: «Не пойдет!», потому что я пропустила два вопроса. Первый – про любимое здание. Второй о том, что для меня всего огорчительнее у других людей.

Про здание мне особенно трудно думать. Потому что у меня не получается любить ни Колонный зал Дома Союзов, ни угол Загородного и Рубинштейна, ни виллу Боргезе. Хотя на этой вилле я могла бы устроиться лучше, чем в Колонном зале.

А в других людях меня огорчает тот факт, что они забыли о дне моего рождения. Все-все другие люди, как сговорившись, не прислали мне ни письма, ни телеграммы, ни завалящего «мыла». И нет ни одного пропущенного или принятого вызова. Меня даже автомат mail.ru вместе с Яндексом не поздравил. Но им-то я хотя бы наврала про дату своего появления на свет, чтобы получать открытки в середине лета, когда жара и мало кто способен на доброе письмо.

В общем, мы с редактором безжалостно вырежем этот текст как грустный и позорящий лицо нашего города. А я лягу спать и буду думать о том, что египетского слоненка, стоящего позади Пантеона в Риме, вполне можно причислить к зданиям. Потому что я, например, могла бы в нем жить. А Курт Воннегут мог бы жить в «крайслере» на Манхэттене. И огорчался он не личными проблемами, как некоторые, а верой людей в социальный дарвинизм. Вот эту фразу уничтожать нам будет особенно жалко. Но мы справимся.

С днем рождения, Олечка. Ага…

* * *

Жизнь Никиты Сергеевича как разведенного мужчины началась сразу после работы. Она оказалась непродуманной и даже какой-то неприятной.

Коллеги рассказывали, что свободные мужчины ходят по клубам и ресторанам, обвешиваются моделями, много пьют, делают маникюр, укладки, обертывания и выщипывания, а также шопинги, особенно на сэйлах, но всем говорят, что ведут здоровый образ жизни.

Никита Сергеевич в клуб не хотел. А есть, в смысле кушать, хотел.

Из еды он хорошо знал рестораны, закусочные и кафе Европы, колбасу, кефир, сосиски, молоко за сорок две копейки литр, конфеты «Барбарис» и томатный сок с ложечкой для соли в соседнем стакане.

Первые два часа своей новой жизни Никита Сергеевич отдал супермаркету. Он зашел в молочный отдел и там погиб. Но не весь, конечно. Просто на какое-то время ему отказали ноги и руки. А особенно глаза, которым Никита Сергеевич вообще не собирался верить.

– Очень изобильно у нас стало. Очень, – шептал он.

– Вы из тюрьмы? – с любопытством спросила девушка с биркой на груди. Никита Сергеевич уже видел такие бирки – в аэропортах, отелях и банках. А на конференциях даже сам носил.

– Я кефира хочу. С зеленой крышечкой такой…

– Как у толстого космического пирата? – обрадовалась девушка. – Который гонялся за Алисой? А у нас нет… У нас уже давно такого нет.

– Значит, не изобилие, – успокоился Никита Сергеевич и позвонил маме, чтобы посоветоваться.

Он мог бы, конечно, позвонить и Наташе. Но было неудобно. Еще толком не развелись, а он уже звонит.

Коллеги рассказывали, что при разводе должно пройти время, чтобы брошенная сторона тоже успокоилась, увидела свои преимущества и смогла выставить нормальный счет, а не голые претензии типа «я на тебя жизнь положила…».

Телефон мамы был отключен.

Никита Сергеевич решил не рисковать с покупками и пойти в ресторан. В первый попавшийся.

В первом попавшемся надо было заказывать столик заранее. Во втором попавшемся Никита Сергеевич не прошел фейсконтроль. «Извините, но для вас – занято!» – так ему сказали.

Никита Сергеевич хотел, как в молодости, сунуть червонец, но подумал, что червонец – это мало, а сколько нужно дать, чтобы было нормально, он не знал.

На улице было холодно. А в душе все никак не наступала свобода. Совсем не чувствовались новые возможности. И не было никакого желания ощутить в сердце сладкую истому. Хотелось есть. И спать. И «хонда» намекала, что пора домой, в гараж, но Никита Сергеевич был неумолимым. Неумолимым подранком, который решился сражаться насмерть, только не знал, с кем…

– Вы зачем ушли из дома? – строго спросило анонимное sms-сообщение. Или лучше не «анонимное», а «неизвестного автора».

Никита Сергеевич любил эсэмэски всем сердцем. Он писал их английскими буквами, как взрослый, заменяя букву «ч» цифрой 4 и ею же – все слоги, начинающиеся на «фо». Наташе и Гоше Никита Сергеевич писал на полуанглийском, исповедуя принцип краткости.

Он писал им «call me, want? when», но «gde ty? celuyu, zanyat».

Хотя «целую» и «занят» короче было бы писать по-английски. Но кому интересны короткие поцелуи и быстрые занятия?

«Вы скитаетесь? Сняли номер в отеле? Будете ночевать на вокзале? В машине можно отравиться угарным газом», – сообщил неизвестный автор.

«Want katarsisa, a ne etoi your bytovuhi», – написал Никита Сергеевич.

«Катарсис будет» – такой был ответ.

Такой был ответ от этой, без всякого сомнения, безумной женщины из Сиэтла. А кто другой мог позволить себе такое хамство по отношению к Никите Сергеевичу? Никто! Ему обещали вырвать ноги, закатать в асфальт, поставить памятник при жизни, вогнать в гроб по самую макушку… Еще обещали озолотить, озеленить, покрасить, добыть оборудование для клиники. С работы – да, обещали выгнать. В прокуратуру тоже писали много всяких обещаний. Но катарсис – это нет. На катарсис была способна только мама. И то с папой. А не с Никитой.

«Gde i when?»

Она прислала адрес и припиской: «Будем напиваться. У меня тоже – горе!..»