Книга Спасти Москву! Мы грянем громкое "Ура!" - Герман Романов

— Тв-в-вою мать…

Константин попытался с трудом приподняться на локтях, но тело осталось непослушным, и он с трудом простонал:

— Сколько я был в отключке?

— А сам как думаешь?

Бурят прищурился, от чего его и без того узкие глаза превратились совсем в щелочки, и засмеялся, только вот его смех походил скорее на булькающее карканье.

— Нечем мне думать! Голова не моя… — вяло огрызнулся Константин. — Ты можешь нормально ответить, а не как еврей — вопросом на вопрос?

— О-о-о! — Цыренджап пустил густую струю табачного дыма, любуясь кольцами. — Для кого-то жизнь — это мгновение, а для кого-то… — Он пустил еще одно кольцо и принялся внимательно наблюдать, как оно начало таять, поднимаясь вверх.

— Чего замолчал? — Константин, все-таки собравшись с силами, смог полусидя пристроиться спиной к скальной стене, устремившейся в темное ночное небо и терявшейся в вышине за границей отблесков костра.

— Ай-яй-яй! Я скажи… Я сделай… — Цыренджап, словно китайский болванчик, закачал из стороны в сторону головой. — А своя голова зачем дана?

Он снял донельзя затасканную цигейковую солдатскую шапку и демонстративно постучал по пепельно-серой, словно собачьего окраса соль с перцем, седой голове:

— Головой думать надо! Шибко думать, чтобы потом как шатун не бродить! И-е! — Он махнул рукой. — Зачем тебе мои слова? На коне едешь и коня ищешь!

— Погоди, погоди… — Константин нахмурился. — Скажи мне по-человечески: ничего не было?

— Что было, то было! Что будет, то еще не предопределено! — бурят пожал плечами. — А может быть, предопределено, но не нам об этом знать!

— Послушай! — Константин начал медленно закипать от этой всей бредовщины. — Я сейчас встану и шею тебе сверну, Заратустра чертов! Хватит мне мозги вымораживать!

Цыренджап засопел, поежился, глубже кутаясь в свой безразмерный бушлат. Константин тоже откинулся головой на каменную твердь: вспышка гнева отняла последние силы.

Какое-то время молчали: бурят ковырял носком кирзового сапога грязный снег, а Константин, полуприкрыв глаза, сквозь ресницы наблюдал за догорающим костром.

Удивительно, но холода он не чувствовал. Тело не ныло, не болело, не саднило — ничего, словно разум существовал отдельно от бренной плоти.

«Значит, ничего не было!»

Тягостная мысль, будто зажеванное на видеокассете место, подобно дергающейся на экране картинке, монотонно билась в голове.

«…А для кого-то — мгновение — жизнь… За одно мгновение я смог прожить немного жизни другого человека…»

Медленно, словно через вату, до него донеслось мычание: Цыренджап, как ни в чем не бывало, прочищал свою потемневшую от времени и отполированную, несомненно, руками не одного поколения курильщиков трубку и что-то еле уловимо напевал.

Вслушавшись, Константин опешил — мелодию из «Семнадцати мгновений весны» он вряд ли мог бы с чем-нибудь спутать.

«Свистят они как пули у виска…»

В голове ощутимо зазвенел раскалившийся металлический болт, нахлынувшие последние воспоминания едва не взорвали мозг, а ноздри явственно уловили ни с чем не сравнимый кислый пороховой запах.

«Ни фига себе, глюки! У меня же пуля в голове!»

— Цырен! — он почти закричал, до боли зажмурился, аж до ломоты в глазах, тряхнул головой, и адский звон прошел. — Верни меня обратно!!!

Бурят от неожиданности крякнул, рука с горстью табака остановилась на полпути к трубке:

— Ты, однахо, шутник!

Цыренджап мелко захихикал, опустив голову. Только сухонькие плечи в здоровенном бушлате едва заметно подрагивали, да морщинистая кожа, словно у ящерицы, на горле тряслась в такт голове.

— Я тебе что, таксист? Заплатил и поехал? Ты мне в тот раз не поверил? Не поверил! Плохую жертву принес? Принес! Мало водки принес? Принес! — Он загибал пальцы.

— Да ладно, ладно! — Константин примирительно поднял вверх ладони. — Ну прости меня, я был неправ! Мне туда надо, понимаешь, очень надо!

— А ты думаешь, извинился, Цыренджап поворчал-поворчал, потом туда-сюда побрызгал, и… — Он хлопнул в ладоши. — Бурхан расщедрится, однахо, и будет тебе полная миска урмэ?

Бурят причмокнул, словно ощутив на губах давнишний сладковатый привкус сушеных молочных пенок, лучшего угощения, которое в детстве готовила его бабушка.

— Нет! — Он рубанул сухощавой ладонью по воздуху. — Раз ты оттуда вернулся, значит, такова твоя судьба!

— Н-но… — Константин ощутил разливающийся в груди лед. — Я не могу сюда вернуться! У меня там…

В голове мгновенно пронеслись чередой лица: Михаил, Колчак, Фомин, Вологодский, Троцкий, другие, и знакомые, и виденные мельком, но оставшиеся в памяти, — генералы, офицеры, казаки, белые, красные, мужчины, женщины, дети, грустные и радостные, счастливые и несчастные, многие, из которых теперь уже связаны навсегда своей судьбою с ним и новой Россией.

Но, самое главное, там осталась жена, не родившийся еще ребенок… И даже собравшись, он осмелился сам для себя допустить мысль о том, что у него есть еще нечто, главнее семьи — долг перед Россией и, что тяжелее всего, перед самим собой.

— Плохо, да? — голос бурята заставил вернуться к еще до конца не принятой реальности. — А ты как хотел? Если какую душу эрлик ухватит, то до конца уже не отпустит, мучить будет!

— В смысле?

— Ну, ты тогда хотел шибко поменять свою жизнь, вот твоя душа и рвалась, металась, словно птица, выпущенная из клетки! А эрлик, он хитрый, он поджидает такие глупые души, ловит их и терзает себе на забаву! А может, если захочет, в другого глупца эту душу поселить, чтоб еще хуже стало! Он такой, вредит человеку, как может!

Константин криво усмехнулся: куда уж хуже! Он-то считал, что его перемещение в девятнадцатый год — Божественный промысел, единственный шанс, данный ему и России, а тут — козни зловредного мелкого бурятского духа!

А бурят только подлил масла в огонь:

— Ты, того, сам виноват! Зачем думать плохо, делать плохо? Лама тебе бы сказал: «Карма есть карма!» Судьбу не переделаешь!

— Ну ты совсем фаталист! — Константин громко выдохнул. — Нет! Пусть судьба наша нам и не известна, но просто так плыть по течению я не хочу! Знаешь что плывет и не тонет?

Бурят, открыв было рот для ответа, так и не произнес ни слова, уставившись вдаль немигающим взглядом, а Константин горячечно продолжал:

— Нет, я никогда не надеялся на судьбу! Я никогда не подстраивался и не прогибался! Раз мне был дан один шанс, будет и другой! Есть туда вход, и я его найду, даже и во второй раз!

Цыренджап пожевал губами и сморщился:

— Ты, однахо, горяч, как мой старый мерин, которого паук под хвост укусил! Много говоришь! Громко говоришь! Глупо говоришь! — Бурят устало покачал головой. — Зачем зря говорить ненужные слова и делать ненужные дела? Сколько ни ругай старую шубу, она теплее не станет!