Книга Схимники. Четвертое поколение - Сергей Дорош

Когда Ждан говорил о своем отце, в голосе его звучала поразительная любовь. Видимо, этот единственный светлый образ из детства так и остался для парня чем-то вроде путеводной звезды, образом идеального человека. Именно отец научил его читать в раннем возрасте, привил любовь к книгам, выработал у сына тот самый каллиграфический почерк, которым так восхищались все наши знакомые купцы.

В доме опального летописца царил беспорядок, столь нехарактерный для него раньше. Надломилось что-то в нем. Да и кому за порядком следить? Хозяйки не было, а у хозяина все время занимала работа и забота о сыне. В завалах многочисленных книг, страсти к которым он так и не утратил, маленький Ждан находил весьма любопытные фолианты, в том числе и запрещенные, те, которые еще во времена моего деда жгли на площадях в превеликом множестве. Венеды не блистали повальной грамотностью, а потому библиотекарям, трепетавшим над каждым словом, записанным на пергаменте, не составляло труда утаивать подобные вещи. В этих-то запрещенных книгах и вычитал маленький Ждан так удивившее меня слово «бог». Деталей его детский ум, понятно, не разобрал и не сохранил. Осталось лишь впечатление о чем-то нечеловечески могущественном и столь же нечеловечески добром.

В Тихой Замути его отца взяли писцом на рудник. Грамотные люди нужны везде, а опальному летописцу надо было на что-то жить и как-то растить сына. Работа оказалась несложной: записывать норму выработки каждого трудяги и распределять соответственно еду, а также деньги, которые платили свободным работникам.

Здесь же он впервые столкнулся с мздоимством и беззаконием, а также с темными сторонами человеческой жизни. Сынишку он зачастую брал с собой на работу, дома оставить его было не с кем. Ждан прекрасно помнил все: угрозы работников, требовавших, чтобы на них записали больше руды, чем они сдали, намеки надзирателей, что, мол, пайку рабам можно бы и урезать, а сэкономленные деньги поделить пополам. И даже управляющий шахты пытался что-то подправить в отчетах, которые отправлялись князю раз в месяц. Но там уже все было слишком сложно для маленького сынишки писаря.

Словом, и здесь его отец не поступился тем, что считал правильным. Удивительно, сколько мужества вмещалось в этого в общем-то тщедушного человечка, иссохшего и ослепшего над книгами, редко поднимавшего что-нибудь тяжелее пера. Его не смогли запугать ни отпетые каторжники, ни надсмотрщики, мало чем отличавшиеся от своих подопечных, ни управитель, отпрыск какого-то боярского рода. По крайней мере, так выходило со слов Ждана. А он верил в то, что говорил.

Жалованье писца – скудно. Единственное благо – кормили его за счет казны, а иногда попадались сердобольные повара, подкармливавшие и «писаренка». Разве от общего котла здорово убудет? В противном случае отец делил с сыном свою порцию. Словом, мальчик не голодал. Он старался помогать отцу, чем мог. Тогда и развил в себе великолепную память, особенно на цифры, и умение производить с ними в уме математические действия.

Так жил Ждан лет до девяти. Не сказать что в сытости и достатке, но зато и не впроголодь, огражденный от превратностей мира любовью отца. Но рудники – место неспокойное. Хотя бы раз в год случаются бунты. Чаще всего охрана и надсмотрщики подавляют их в зародыше. Иногда приходится подключаться городской страже. И вот однажды получилось так, что несговорчивый писарь со своим маленьким сынишкой оказался на пути взбунтовавшихся каторжников. Сложно сказать, случай тому виной или злая воля управителя. В результате голова рудничного писаря встретилась с кирками особо озлобленных каторжников. Все это происходило на глазах девятилетнего Ждана…

Мальчонку не тронули. Бунтари понимали, что охрана – не надсмотрщики. В ней служат нормальные люди. И если за писаря им, в случае чего, просто накинут десяток лет к пожизненному строку, то за смерть ребенка солдаты могут не просто убить, а заставить помучиться. Ждан сидел возле стены, скорчившись, и рыдал над изувеченным телом единственного родного человека, как может рыдать только ребенок над главной в своей жизни потерей. А мимо шлепала босыми ногами толпа каторжников, злобно матерясь, потрясая своими нехитрыми орудиями труда, превращенными нынче в оружие.

Что было дальше? Эта история тоже не нова. Кому нужен безродный сирота? Из отцовского дома его выгнали. По первому времени соседи подкармливали мальчонку. Но друзей у его отца не было, и постепенно из «бедного сиротки» Ждан превратился в «надоедливого голодранца». Следующие пять лет жизни стали для него сплошным кошмаром. Он научился воровать. Желудок, просящий хоть какой-то пищи, и не такому научит. А вот попрошайничать так и не сумел. Что-то останавливало. Город был поделен бандами. Каждый, кто хотел жить, должен был платить. Кто не мог платить, подвергался избиениям. Но после пережитого ужаса побоев Ждан не боялся. Лишь страх смерти прочно поселился в нем, потому как ее он видел лицом к лицу в самой неприглядной форме.

Все эти воспоминания очень ярко всплыли в нем сегодня, когда на улице Ждан увидел три знакомых лица. Те самые каторжники. Сытые, довольные, тот, который нанес первый удар его отцу, отрастил небольшое брюшко. В волосах начала пробиваться седина. Добротная одежда из дорогих, ярких тканей, развязная манера, оружие, украшенное золотом и драгоценностями, золотые кольца и цепи. Ждан прекрасно знал город, в котором родился. Так выглядели те, кто контролировал какую-либо серьезную банду. Городская стража их не трогала. Предпочитали договариваться, дабы не спровоцировать уличных беспорядков. Простые горожане – боялись, бандиты уважали. Словом, давешние каторжники сейчас стали настоящими хозяевами жизни. И только характерные шрамы от кандалов говорили о том, что когда-то эти нынче уважаемые люди глотнули рудничной пыли.

И Ждан сам не понял, как получилось, что он закинул за спину мешок с покупками и последовал за тремя бандитами. Старые навыки уличной жизни не забылись. Они просто лежали под спудом, дожидаясь своего часа. А сейчас блеснули во всей красе, усиленные тем, чему Ждан успел научиться, путешествуя рядом со мной. Он сам удивился, как легко вычислил телохранителей, слившихся с толпой. Крепкие же мужики, призванные охранять своих главарей, упустили из виду сухощавого паренька, который и на свои восемнадцать не выглядел. Он следил за этими тремя весь остаток дня, не особо представляя зачем. Он растравливал рану на сердце, словно получая от этого какое-то извращенное удовольствие.

Когда бывшие каторжники завернули в кабак, слывший тем еще воровским притоном и местом весьма опасным для чужаков, Ждан последовал за ними. Он умел, если надо, оставаться незаметным. Присел в темном уголке, заказал какого-то дешевого пойла и продолжал наблюдать, ловя каждое слово, каждый жест, каждый взрыв буйного, несдержанного смеха.

Бандиты расслабились. Видимо, кабак контролировали их люди. Даже телохранители перешли к неумеренным возлияниям. Ну конечно, в Тихой Замути подобную публику хорошо знали и обходили десятой дорогой. Вот почему Ждана никто не остановил, когда он, уже изрядно захмелевший, направился к столу, за которым пировали трое друзей. Дубинку и арбалет он оставил в лагере, ножи скрывала длинная неподпоясанная рубаха. Да и в целом в одежде, носящей следы нашего путешествия через лесные дебри, в истрепанных постолах моей работы казался он простым, безобидным селюком.