Книга Мститель - Фредерик Форсайт

Глава 12 Монах

От этого сна, кошмарного сна он никак не мог избавиться, сон не желал его отпускать. Ночь за ночью он просыпался с диким криком, мокрый от пота, его мать прибегала, чтобы обнять, как-то успокоить.

Собственно, тревожился и отец, потому что сын не мог или не хотел рассказать, что это за сон, но мать точно знала, что до возвращения из Боснии никакие кошмары его не мучили.

Сон от ночи к ночи не изменялся. Лицо в вонючей жиже, бледный круг с прилипшими к нему экскрементами, как человеческими, так и животных, крики о помощи, мольбы пощадить. Он понимал английский, так же, как Зилич, но для таких фраз, как: «Нет, нет, пожалуйста, не надо», переводчик и не требовался.

Но мужчины с жердями смеялись и вновь погружали лицо несчастного в нечистоты. Оно исчезало и появлялось вновь, пока Зилич не вогнал жердь в открытый рот и с силой не надавил на нее. И больше над поверхностью вонючей жижи лицо не появлялось. Вот тут он просыпался, с криком, в слезах, и успокаивался лишь в объятиях матери, которая шептала ему на ухо, что все хорошо, он дома, в своей спальне в Сеняке.

Но он не мог объяснить, что делал, в чем участвовал, полагая, что выполняет патриотический долг перед Сербией.

Его отец по ночам в спальню к сыну не заходил, заявив, что днем у него много работы, а потому он должен высыпаться. Осенью 1995 года Милан Раич первый раз пришел на прием к психоаналитику.

Дважды в неделю он посещал психиатрическую клинику на Палмотисевской улице, лучшую в Белграде. Но и первоклассные специалисты ничем не могли ему помочь, потому что он не решался на признание.

Облегчение, говорили ему, приходит с очищением, но для этого необходимо открыть душу, выговориться. Однако Милошевич по-прежнему крепко держал власть, но куда больше Милана пугали звериные глаза Зорана Зилича, увиденные в тот день в Баня-Луке, когда он сказал, что хочет уехать домой, в Белград. Куда больше пугали его слова, которые Зилич прошептал ему на ухо, на предмет того, что произойдет, если он откроет рот и сболтнет лишнее.

Его отец был убежденным атеистом, он вырос при режиме Тито и оставался верным слугой партии. Но мать сохранила веру, не порвала связь с Сербской православной церковью, составляющей восточную ветвь христианства с Греческой и Русской православными церквями. Не обращая внимания на насмешки мужа и сына, она многие годы каждое утро ходила на службу. В конце 1995 года ее стал сопровождать Милан.

И начал обретать покой, слушая проповедь, хор, вдыхая благовония, глядя на мерцающие свечи. В церкви, расположенной у футбольного поля, в трех кварталах от их дома, ужас, казалось отступал.

В 1996 году он завалил государственный экзамен по юриспруденции, вызвав гнев отца, который бушевал два дня. Но сын приготовил ему еще более горькую пилюлю.

– Я не хочу быть адвокатом, отец. Я хочу стать слугой Господа.

Потребовалось время, чтобы Раич-старший успокоился и смог поговорить со своим изменившимся сыном. Он признавал, что священник – это тоже профессия. Пусть не приносящая богатства, но уважаемая. Человек по-прежнему мог сказать с высоко поднятой головой: «Мой сын – церковнослужитель, знаете ли».

Он узнал, что стать священником можно лишь после долгих лет учебы, прежде всего в семинарии, но у его сына были совсем другие идеи. Он хотел уйти из мира, и немедленно. Хотел стать монахом, отвергнуть все соблазны, остаться наедине с собой и молитвой.

В десяти милях к юго-востоку от Белграда Милан нашел то, что искал. Маленький монастырь Святого Стефана в деревеньке Сланчи. В монастыре жили двенадцать братьев и игумен-настоятель. Работали на полях и в хлевах собственной фермы, принимали пожертвования от туристов и паломников, размышляли о вечном и молились. Желающие попасть в монастырь записывались в очередь, и перепрыгнуть из ее конца в начало не представлялось возможным.

Однако судьба вмешалась при встрече Раича-старшего с игуменом отцом Василием. Несколько мгновений они в изумлении смотрели друг на друга. Несмотря на окладистую черную бороду, в которую уже вплелись серебряные нити, Раич узнал в игумене Горана Томича, с которым сорок лет тому назад учился в школе. Игумен согласился встретиться с Миланом и обсудить его грядущее служение Церкви.

Отец Василий быстро понял, что на душу молодого человека давит огромный камень и вне церкви покоя ему не обрести. Не первый раз он видел таких людей. Указал, что не может сразу взять Милана в монахи, но добавил, что миряне иной раз на какое-то время приходят в монастырь ради духовного успокоения.

Летом 1996 года, когда война в Боснии уже закончилась, Милан приехал в Сланчи, чтобы выращивать помидоры и огурцы, лечить душу и молиться. Кошмары сниться перестали.

Где-то через месяц отец Василий мягко предложил Милану исповедоваться, и тот, шепотом, под горящей на алтаре свечкой, под взглядом человека из Назарета, рассказал игумену о том, что сделал.

Игумен несколько раз истово перекрестился и помолился: за душу юноши, погибшего в выгребной яме, и кающегося грешника, стоящего на коленях рядом с ним. Он предложил Милану пойти к властям и написать заявление на виновных в случившемся.

Но Милошевич оставался главой государства, а Зорана Зилича боялись как огня. И уж конечно, «власти» не посмели бы тронуть Зилича и пальцем. Зато, если бы Зилич сделал с ним то, что обещал, на это закрыли бы глаза. Так что Милан Раич никуда не пошел.

Зимой 2000 года появилась боль. Он заметил, что она усиливается, когда он справлял естественные потребности. Через два месяца рассказал отцу. Тот не слишком обеспокоился, но договорился в Центральной белградской больнице, чтобы сыну сделали необходимые анализы.

Белград всегда гордился самым высоким в Европе уровнем медицинского обслуживания, а Центральная больница по праву считалась одной из лучших. Милан трижды сдавал анализы, его осмотрели проктологи, урологи и онкологи. И наконец профессор третьего отделения пригласил Милана Раича в свой кабинет.

– Насколько я знаю, вы готовитесь стать монахом? – спросил он.

– Да.

– То есть вы верите в бога?

– Да.

– Иногда мне тоже хочется верить. Увы, не могу. Но сейчас вам придется испытать свою веру. Новости неутешительные.

– Говорите, прошу вас.

– У вас рак прямой кишки.

– Операбельный?

– К сожалению, нет.

– Процесс можно остановить? Химиотерапия?

– Слишком поздно. Я очень, очень сожалею.

Молодой человек посмотрел в окно. Его только что приговорили к смерти.

– Сколько у меня времени, профессор?

– Об этом всегда спрашивают, но ответить на этот вопрос невозможно. При соблюдении предосторожностей, особой диеты, радиотерапии… год. Чуть меньше, может, чуть больше. Если больше, то ненамного.