Книга Дом, в котором меня любили - Татьяна де Ронэ

Когда он поднял глаза, вероятно удивленный моим молчанием, в его взгляде сквозило подозрение. Я поняла, о чем он думает: «Еще одна со своими россказнями… Я опоздаю на обед». И я увидела себя его глазами: «Вот почтенная старая дама, хорошо сохранившаяся для своих лет, похоже, в свое время, тысячу лет тому назад, очень даже хорошенькая. Она явилась, чтобы выклянчить побольше денег. Все они приходят сюда с одной и той же целью, и некоторым это удается». Вероятно, таков был ход его мыслей.

— А на какую сумму рассчитываете вы, мадам Базеле?

— Я думаю, месье, что вы не уловили суть моего ходатайства.

Он выпрямился и поднял брови:

— Могу ли я узнать, сударыня, какова суть вашего ходатайства?

О, какая ирония в тоне, какая насмешка! Мне хотелось отхлестать его по круглым гладким щекам.

И я громко заявила:

— Я против того, чтобы разрушали жилище нашей семьи.

Он подавил зевоту:

— Да, сударыня, я это уже понял.

— И я не говорю о деньгах, — добавила я.

Он слегка смешался:

— Так чего же вы хотите, сударыня?

Я набрала побольше воздуха:

— Я хочу, чтобы префект отодвинул бульвар Сен-Жермен. Я хочу сохранить свой дом и улицу Хильдеберта.

Он замер с открытым ртом. Потом внимательно посмотрел на меня. И разразился хохотом, отвратительным булькающим хохотом. Как я его ненавидела! А он все продолжал хохотать, и его помощник, старая жаба, хохотал вместе с ним. Отворилась дверь, и вошел еще один чиновник, который тоже захохотал, когда молодой мерзавец, захлебываясь от смеха, сказал:

— Мадам угодно, чтобы префект отодвинул бульвар Сен-Жермен, чтобы не разрушать ее дом.

И они продолжали весело кудахтать, показывая на меня пальцем.

Что тут можно было сделать или сказать?.. Я поднялась, стараясь держаться с достоинством, и вышла. В приемной доктор Нонан отирал платком пот со лба. Когда он увидел мое лицо, то покачал головой и в знак отчаяния поднял руки ладонями вверх. Мадам Паккар пожала мне руку. Наверняка они слышали хохот. Вся Ратуша слышала этот хохот.

В помещении еще прибавилось народа, воздух был удушливым и спертым. Мы двинулись прочь. Спускаясь по лестнице, мы вдруг увидели его.

Префект. Он был выше всех и так близко от нас, что мы замерли на месте, затаив дыхание. Я уже видела его однажды, но не так близко. А теперь он был здесь, на расстоянии вытянутой руки. Я могла разглядеть несколько неровную кожу, красноватое лицо, жесткую курчавую бороду, холодные голубые глаза. Высокий, склонный к полноте, с огромными кистями рук.

Мы прижались к перилам, когда он проходил мимо нас. За ним следовали два или три чиновника, распространявшие запах застарелого пота, алкоголя и табака. Он нас не видел. Он шел с суровым и решительным видом. Мне страшно хотелось схватить его за толстое запястье, чтобы он взглянул на меня, и тогда я бы выплеснула ему всю свою ненависть, страх, тоску, закричала бы, что, уничтожая мой дом, он превращает в пепел все мои воспоминания и всю мою жизнь. Но я не посмела. И он ушел.

Мы вышли в молчании. Битва была проиграна. Никто из нас не осмелился обратиться к префекту. Больше нечего предпринять. Улица Хильдеберта обречена. Доктор потеряет пациентов, мадам Паккар свою гостиницу, а я — наш дом. Теперь не осталось даже проблеска надежды. Это был конец.

Воздух на улице был теплым, почти жарким. Я поправила шляпу, когда мы переходили мост. Я не замечала движения на реке, ни барж, ни лодок, снующих вверх и вниз по течению. Я не обращала внимания на движение транспорта, на переполненные омнибусы и куда-то спешащие пролетки. У меня горели щеки, а в ушах все еще звучал их оскорбительный смех.

По возвращении домой я была настолько не в себе, что села за письменный стол и написала префекту длинное письмо. Я приказала Жермене тотчас сходить на почту и отправить его. Мне совершенно не известно, прочел ли он его, но его написание немного помогло мне снять тяжесть, что сдавила грудь. Я это прекрасно помню. Да к тому же это было не так уж давно.

* * *

Июнь 1868 года

Месье!

Наверное, вы никогда этого не прочтете. Но может случиться, что мое письмо все же попадет вам в руки. Это слабая надежда, но я цепляюсь и за нее.

Вы меня не знаете. И никогда не узнаете. Меня зовут Роза Базеле, урожденная Каду, и я проживаю на улице Хильдеберта, которую скоро сровняют с землей, чтобы продолжить работы по прокладке улицы Ренн и бульвара Сен-Жермен.

Все пятнадцать лет я вас терпела. Я терпела ваши работы, вашу ненасытность и упрямство. Я терпела пыль, неудобства, потоки грязи, развалины, разрушения, терпела наступление того мишурного Парижа дурного вкуса, который прекрасно воплощает вульгарность ваших честолюбивых устремлений. Я стерпела и то, что вы искалечили Люксембургский сад. Но сегодня мое терпение лопнуло.

Сегодня, как и многие другие парижане в подобной ситуации, я отправилась в Ратушу, чтобы выразить протест против разрушения моего семейного очага. Не стану вам рассказывать, с каким высокомерием меня приняли.

Сознаете ли вы, месье, что жители этого города не одобряют ваших начинаний? Известны ли данные вам прозвища: «Аттила правой политики», «Барон-потрошитель»? Возможно, эти прозвища вызывают у вас только улыбку? Возможно, император и вы сами решили не беспокоиться о том, что думает чернь о вашем украшательстве. Тысячи домов разрушены. Тысячи жителей вынуждены собрать свои пожитки и переселиться. Вероятно, эти затруднения ничего не значат для вас, уютно устроившегося в великолепном и хорошо защищенном здании Ратуши. Вы убеждены, что семейный очаг измеряется суммой денег. Дом для вас — это просто дом. И одно ваше имя уже является жестокой иронией. Как вы можете называться Haussmann? Разве по-немецки это не означает «человек дома»? Я читала, что, когда вы начали работы по продлению бульвара, названного теперь вашим именем, вы не задумываясь снесли даже тот дом, где сами родились. Это говорит о многом.

Я счастлива узнать, что число ваших противников все множится, особенно после прискорбного начинания с кладбищами. Сегодня люди задаются вопросом: как скажется в будущем переделка нашей столицы? Эти необратимые преобразования разрушили сообщества, кварталы, семьи и уничтожили даже воспоминания о них. Самых обездоленных граждан отправили жить за пределы города, потому что им не по силам нанимать квартиры в этих новых зданиях. И несомненно, еще долгие годы все это будет сказываться на парижанах.

Повсюду утраты. Я перестала гулять по улицам своего города, потому что он стал для меня чужим.

Как и вы, я родилась здесь, почти шестьдесят лет тому назад. Когда вас назначили на вашу должность, я была свидетелем первых преобразований, всеобщего энтузиазма и призыва к обновлению, который был у всех на устах. Я видела продолжение улицы Риволи, присутствовала на открытии Севастопольского бульвара, ради которого разрушили дом моего брата, бульвара Принца Евгения, бульвара Мажента, улиц Лафайет, Реомюр, Ренн, бульвара Сен-Жермен… Но больше я не собираюсь присутствовать при продолжении ваших работ и испытываю от этого большое облегчение.