Книга Ничья земля - Ян Валетов

— Попробуй, дотронься!

— А толку?

— Тогда поверь на слово.

— Вот уж чего делать не собираюсь.

— Иногда я думаю, чего в наших отношениях больше — любви или ненависти?

— Влечения.

— И все?

— Пока — все. И у меня нет желания превращать это во что-то большее. Мы оба получаем то, чего хотим. Причем тут любовь? Причем тут ненависть? Мы встречаемся, когда хотим, общаемся, когда хотим, занимаемся любовью, когда хотим. А не хотим — ничего этого не делаем. Все прекрасно, господин Хранитель! Зачем нам усложнять? Дети, семьи, родственники, проблемы. Потом — недовольства, ссоры и прочие радости.

— Знаешь, Вика, я думал, что все и так сложно.

— Ага, сейчас ты скажешь, что у тебя такое в первый раз! Сергеев, я очень удобная! Мне не надо врать. Меня не интересует, спишь ты с кем-то, кроме меня. Меня не интересует, какой у тебя бизнес. Меня не интересует, откуда ты. Если ты когда-нибудь исчезнешь из моей жизни, честное слово, я не буду интересоваться, куда ты пропал. Видишь, как все просто?

Сергеев посмотрел на нее с неподдельным удивлением.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты, все-таки, стерва?

Вика расхохоталась, и, ухватив Михаила под руку, прижалась к его плечу, сверкнув из-под ресниц своими медовыми глазами.

— Да, я стерва, дорогой, — произнесла она вкрадчиво, — еще и какая! Но я очень удобная стерва! Без претензий на твою свободу и личность. И очень мало прошу взамен? Догадался, чего прошу?

— Что бы я не претендовал на твою свободу и личность?

— Угадал, умничка! Я не очень многого прошу?

Сергеев покачал головой.

— И еще — я не хочу, чтобы Маришка мне задавала вопросы потом. Поэтому я не хотела вас знакомить. И сейчас не хочу, чтобы вы общались. Ты, наверное, хороший, но ребенок не должен пострадать, если вдруг я ошибусь.

— И это только потому, что в свое время ты один раз ошиблась? — спросил он.

Она молча подняла два пальца — словно сделала жест «victory» и сказала:

— Два! Это уже слишком много.

Она посмотрела на дочь, рассматривавшую коллекцию фарфоровых статуэток вековой давности с серьезностью и вниманием взрослого человека, потом подняла глаза на Сергеева.

— Я даю ей все, что могу. Думаю, что больше, чем могла бы дать, останься я, в свое время, с ее отцом. И не хочу, чтобы в один прекрасный день она ощутила чувство потери, только потому, что у меня и у тебя все кончилось.

— Ты хочешь, чтобы между нами всегда была стена?

Вика пожала плечами, словно поежилась.

— Что ты хочешь от меня?

— Я? — удивился Сергеев. — Вика, я хочу, чтобы ты не считала меня чужаком.

— Значит надо придумать определение. Временно родной. Устраивает?

— Ты хочешь, чтобы я разозлился, повернулся и ушел?

— А ты разозлишься, повернешься и уйдешь?

— Нет, — сказал Михаил, — но ты, кажется, ведешь к этому.

— Перестань, — сказала Плотникова, устало. — Хороший день, давай не будем его портить. Я такая, какая есть. Могу нравиться, могу не нравиться. Другой я уже не буду. Смотри, — она снова взяла его под руку, — светит солнышко. Мы гуляем. Маринке хорошо. Нам хорошо. Что нам будущее? Что будет, то будет! Есть сегодня. Может быть — будет завтра. Я не себя защищаю — её. Это ты можешь понять?

— От меня? — спросил Михаил, мягко.

— От всех, — сказала Вика. — Вы приходите и уходите. Я остаюсь. Мы остаемся, — поправилась она.

— И ты не хочешь ничего менять?

Она покачала головой.

— Пусть все идет, как идет, Сергеев. Пока нам хорошо вместе — все останется, как есть. Может быть, я даже люблю тебя. Пока не знаю. Я уже говорила тебе — ты мне интересен. Но говорить, что так будет всегда, я не буду, потому, что это не так. Я — кошка, которая гуляет сама по себе. Могу пообещать тебе одно — если я тебя разлюблю, ты узнаешь об этом первым.

— За это — спасибо, — сказал Сергеев.

— Да не за что, — Плотникова внимательно посмотрела на него и улыбнулась, чуть натянуто.

— И, все-таки, ответь, — спросил он, заранее догадываясь, каким будет ответ, — ты действительно не хочешь ничего менять?

— Там видно будет, — сказала Вика. — Жизнь — она длинная.

Глава 4

Внутри лагеря было тихо. Большинство обитателей все еще спало. Бодрствовала охрана внешняя и внутренняя, дежурные по лагерю суетились у походной кухни, готовя завтрак. Походные кухни были результатом того самого памятного Сергееву рейда на армейские склады, и он удовлетворенно улыбнулся. И палатки у Еврейской армии были — хоть куда, почти новые, маскировочных расцветок, с тамбурами, клапанами и противомоскитными сетками на молниях.

Их сопровождающий, Мартын, провел их через часовых, смотревших на пришельцев с подозрительностью — только один из них, узнавший Михаила в лицо, приветливо кивнул и улыбнулся. При взгляде на бойцов охранения вспоминались старые фильмы про мормонов. Те же глухие черные костюмы, правда, не сюртучные пары, а комбинезоны спецназа, те же широкополые черные шляпы — только пейсы и короткоствольные автоматы нарушали общую картину.

У двоих из часовых Сергеев увидел в руках «галилы» и даже опешил слегка. Неужели Бондарев добился поставок оружия с исторической родины? Хотя какая это для него историческая родина? Воронеж с Курском для него историческая родина. Не Мелитополь даже, если, конечно, по физиономии судить. Израильские автоматы, новенькие, в руках военизированного отряда посреди Зоны Совместного Внимания. С ума сойти можно! Кафка и Ионеско — отдыхают. Но Равви-то, каков, жучара!

Сергеев замер перед входом в большую палатку — настоящий шатер, а не палатка, на откидном клапане которого, через трафарет, аккуратно, была изображена белой краской Звезда Давида.

Просто и со вкусом. Никакого тебе шитья, никакого злата и пошлой роскоши. Равви с выбором не ошибся. Он всегда был точен в расчетах — религия изгоев и прагматиков подходила для его целей больше всего. Да и цели были просты и прозрачны — выжить и доминировать.

Христианство Равви отверг по причине того, что те, кого уничтожила катастрофа, в абсолютной своей массе, были христианами. И в свой последний миг они молили Иисуса о спасении, но тщетно. Аргументы Сергеева, о том, что в этот самый момент о спасении с тем же результатом молили своих богов и евреи, и мусульмане, Равви отвергал, как несущественные. Десятки тысяч против миллионов — процент, который можно не учитывать при выборе пути к спасению. Особого выбора не было — из основных мировых религий Бондарев решил стать апологетом одной из самых древних — иудаизма. Тем более что к мусульманам после Афганистана Равви испытывал сложные чувства.