Книга Волки и волчицы - Андрей Ветер

Траян закряхтел.

— Ты хочешь знать, откуда я так хорошо знаю латынь? — спросил бородач, словно прочитав мысли Траяна. — Когда я жил в Галлии, римляне заставляли нас учить латынь.

Браннгхвен шевельнулась и пристально посмотрела на Траяна. В её взгляде он не прочёл ни ненависти, ни презрения. Только удивление было в её глазах. Она неторопливо встала, сбросив с плеч шкуру, и подошла к бородачу. Её одежда состояла из длинной шерстяной рубахи и просторных шерстяных штанов. То и другое висело на ней мешком, похоже, эти вещи принадлежали бородачу.

Траян устало закатил глаза.

— Ты хочешь знать, что тебя ожидает? — снова раздался хриплый голос. — Я скажу тебе. В день, когда Белая Душа родит дочь, я убью тебя и омою твоей кровью девочку.

Траян увидел над собой лицо девушки. Она наклонилась над ним, придерживая волосы, и долго стояла, изучая Траяна. Затем посмотрела через плечо на бородатого мужчину и произнесла что-то на своём языке. Тот захохотал, и в его смехе Траяну почудился лай собаки.

— Ты не сможешь уйти отсюда, римлянин, — сказал бородач, вдоволь насмеявшись. — Когда к тебе вернутся силы, ты будешь жить здесь, в моём гроте. Браннгхвен тоже останется здесь, пока не родит. Затем она уйдёт, а я буду растить её дочь, которая тоже будет носить имя Браннгхвен. Ты удивлён, откуда я знаю, что родится дочь, а не сын? Так гласит предсказание, так оно и будет. А через много лет на нашу землю приедет твой сын. Ведь у тебя есть сын? Он повстречает сперва старшую Браннгхвен, затем младшую. И он будет спать с обеими, не догадываясь, что одна из женщин будет ему только женой, другая — ещё и сестрой. Каждая из них родит ему сына. Так гласит пророчество…

Осведомлённый человек

Марцелл — начальнику тайной службы Корнелию Урсу.

Привет!

Два года прошло с тех пор, как Валерий Фронтон покинул Рим. Ты помнишь, как много ходило разговоров о его причастности к заговору Азиния Галла и Статилия Корвина против нашего любимого принцепса. Слухи ничем не подтвердились, Валерий Фронтон тем не менее исчез, что и бросило на него тень. За два года я не получил о нём никаких сообщений.

Как ты знаешь, в сентябре я направился в Дальнюю Испанию по важному государственному делу. Приехав в Толедию, я остановился в доме Тиррона Спурния, ибо я с некоторых пор вожу с ним знакомство. В молодые годы Спурний был назначен в Риме смотрителем Аппиевой дороги и потратил много собственных денег на то, чтобы привести её в нормальное состояние. Это принесло ему широкую известность и уважение граждан. Он любил устраивать гладиаторские игры, чем всегда радовал чернь. Его издержки на театры и пиры могли сравниться с издержками на широкомасштабные военные действия. Но он понимал, что именно этим он располагал по-настоящему к себе народ. Никто из политиков не придумал ничего лучшего, чтобы добиться стремительного успеха у толпы.

Однако вот уже лет пять он не появляется в Риме, ведёт нешумную жизнь, хотя и не отказывает себе в ни в каких удовольствиях.

Каково же было моё удивление, когда в его доме я встретил Валерия Фронтона! Я, конечно, знал, что Фронтон — давний друг Спурния и что они встречались всякий раз, как представлялась возможность. Оба любили пофилософствовать. Оба любили женщин. Но я не думал, что столкнусь лицом к лицу с человеком, которого я считал уже сгинувшим. Валерий Фронтон никогда не принадлежал к числу скромников, давно заработал славу человека распутного и не знающего границ ни в погоне за телесными усладами, ни за богатством. В этом Фронтон и Спурний были схожи. Потому странно было не получать известий о Фронтоне в течение двух лет.

И вот они оба живут в провинции, далеко от столичной безудержности, наслаждаются философскими беседами! Что может быть невероятнее? Политика не интересует этих мужей. Если они и касаются вопросов государственной жизни, то с некоторой ленью. Весь облик их и манеры свидетельствуют о том, что они готовы скорее посмеяться над кипучими политическими страстями, чем принять в них участие.

Если Фронтон когда-то и мог быть втянут в какой-нибудь заговор, то теперь он живёт иными интересами. Он с удовольствием смеётся над своей прежней жизнью, не стесняясь обсуждает былые недостатки, как может обсуждать хозяин оставшиеся в прошлом неурожайные годы на его виноградниках.

— Есть ли занятие более приятное и достойное, чем непрерывные усилия избавиться от каких-то своих заблуждений? — спросил он раз меня во время застолья.

— Чтобы избавиться от них, надо их обнаружить.

— О да, друг мой. Не каждый умеет видеть собственные недостатки. Не каждый готов обратить на них внимание, даже если они губительны для души и тела. А некоторые люди никогда не согласятся признать за собой ряд качеств: никто из жадных не признает себя жадным, никто из распутных не признаёт своего распутства. Каждый считает своё поведение нормой или необходимостью. Спроси у любого римлянина, зачем ему столько честолюбия и алчности, и он обязательно ответит: «Я-то на самом деле не честолюбив и не алчен, но этого требует жизнь Города! Иначе жить нельзя! Рим требует огромных расходов! Мне-то вовсе не свойственны все эти пороки, я лишь пытаюсь вести себя так, как этого требует образ жизни нашего общества!» Сколько молодых людей обманывают себя такими рассуждениями, не понимая, что их образ жизни — это они сами, а вовсе не требования Города. Рим состоит из людей. Душу Рима составляют души римлян, — Валерий долго распространялся на эту тему, затем сходил в свою комнату, принёс свиток и сказал: — Я прочту несколько строк из письма, которое мне прислал Сенека: «Наша беда не приходит извне: она в нас, в самой нашей утробе. И выздороветь нам тем труднее, что мы не знаем о своей болезни. Начни мы лечиться — скоро ли удастся прогнать столько хворей, и таких сильных? Но мы даже не ищем врача, хотя ему пришлось бы меньше трудиться, позови мы его раньше, пока порок не был застарелым: душа податливая и неопытная легко пошла бы за указывающим прямой путь. Мы стыдимся учиться благомыслию; но, право, если стыдно искать учителя в таком деле, то нечего надеяться, что это великий дар достанется нам случайно. Нужно трудиться, и, по правде, труд этот не так велик, если только мы начнём образовывать и исправлять душу прежде, чем порочность её закостенеет».

— Ты ведёшь переписку с Луцием Сенекой? — я изумился тому, что Валерий безбоязненно произносит имя опального философа. — Сенека находится в ссылке на Корсике. Ты можешь навлечь на себя гнев принцепса, если ему станет известно об этом.

Валерий посмотрел на меня взглядом, каких я никогда не видел за всю мою жизнь, и меня словно прожгло что-то.

— Разве Сенеке запрещено вести переписку? — спросил он. — Мудрые мысли этого человека будут жить в веках. Сенека — крупнейший оратор и мыслитель. Общаться с ним — почётно. Могу ли я променять наслаждение от такого общения на страх перед наказанием за то, что не является преступлением?

— Ты сильно изменился, — сказал я. — От твоей запальчивости не осталось и следа.

— В жизни случаются повороты, — он таинственно улыбнулся.