Книга Повелитель снов - Петр Катериничев

А я маялась, и созданные мною миры и люди были странно красивы или странно пугающи… И я отступилась. Потому что жизнь там, на другой стороне земли, спокойна, самоуверенна и монотонна. Я отступилась.

Про Мориса и Гошу я тебе рассказала. С Эженом тоже все понятно. Север думал – нет, не цифрами даже и не формулами – какими-то ему одному понятными схемами. А Сашка… Он был старательный, самый тихий и, как бы это сказать… добродетельный, что ли? И – незаметный. Неприметный. Ни в чем. Но он умел быстро и легко нравиться людям.

– Как ты?

– Разве я им нравлюсь? Одни испытывают зависть и раздражение – я женщин имею в виду, а мужчины… Ну это даже комментировать не хочу. А Сашка – нравился всем: детям, вахтерам, морякам, начальникам, врачам, учителям, собакам, бомжам, милиционерам, обывателям, жуликам, торговкам… И он, казалось, никогда не прилагал для этого никаких усилий. Нет, действительно не прилагал! Просто с искренним вниманием смотрел на каждого, с кем общался, и человек ощущал себя единственным и неповторимым на этой земле! И, если совсем честно, ведь когда нужно было принять решение, его всегда принимал Сашка. За всех нас. И все с этим соглашались.

Впрочем, он был самым старшим – ему было почти шестнадцать. Небольшого росточка, тихий… И как-то так незаметно всегда получалось, что люди тянулись к нему, ища в нем опору чему-то своему.

– Просто золотой человек! Кем он теперь в Москве?

– Не знаю. Гоша рассказывал, возглавляет фирму «Слово и дело».

– Серьезное название.

– Почему это? Красивое, но обычное.

– Если помнишь, во времена государя Алексея Михайловича Тишайшего «слово и дело» выкрикивали люди, которые хотели сообщить нечто тайное и исключительно важное, касаемое верховной власти; «слово и дело» приостанавливало казни и движения войск, пытки и истязания; выкрикнувший «слово и дело» где бы то ни было становился неподсуден местным властям и отвечал только на Москве, перед дьяком Тайного приказа… Но отвечал по полной.

– Это все давняя история. А Сашкина фирма, как рассказывал Гоша, занимается ведением переговоров и примирением сторон в… сомнительных случаях.

– Специфическое занятие. Он богат?

– Не знаю.

– Аня, а почему ты помчалась ко мне, а не обратилась к Саше? Судя по всему, связи у него значительные и решать проблемы он умеет.

– Не подумала. Знаешь, Олег, это вы, мужчины, руководствуетесь логикой и здравым смыслом, а мы… Не знаю, назвать это интуицией или прозрением… – Аня покраснела, потупилась. – Ты недоволен тем, что я тебя… напрягла? Так, кажется, теперь это принято называть?

Вместо ответа, я наклонился и погладил ее по голове. На глазах девушки блеснули слезинки.

– Ты что как с маленькой… Я уже давно не ребенок…

– Извини. Не смог удержаться. – Улыбнулся, сказал: – Пойду. Пора.

Аня кивнула. Произнесла чуть сдавленно:

– Только ты смотри… не пропади.

– Не пропаду.

«Недоволен…» Разве может быть недоволен человек, которого буквально выкрали из одиночества?

Уединение и одиночество различны, как свет и тьма. В уединении человек может отдохнуть от суетных проблем и опостылевшего псевдообщения, поразмыслить над тем миром, что вокруг, и тем, что внутри его; он может вспомнить несбывшееся, пожалеть ушедшее и самого себя – такого неразумного, несуразного, потерянного… А потом – вернуться из уединения в жизнь обновленным, полным энергии, сил, жажды свершений и способности к ним.

Одиночество – разрушительно. Оно охватывает кольцом, давит тонной тоской несвершенного и в конце концов превращает человека в загнанное отчаянием и страхом жизни существо, не способное ни к чему, кроме… А вот это «кроме» каждый выдумывает себе сам.

А что нужно выдумать мне? Победу.

Глава 30

Победа. Ее дано вкусить всем, но не все способны ее распознать и тем более – удержать. А слово – сладкое. Почти столь же сладкое, что и свобода. Все. Мне пора.

Пора. Пора – чего? Тоски, отчаяния, успеха, победы, подвига? Людям разумным знать этого не дано. А просто людям дано это предчувствовать. Предвидеть.

Я шел по набережной, и легкость в мыслях была необыкновенная! Не каждому выпадает вот так вот, передремав осень, зиму и весну, попасть прямо в жаркое марево лета… «Прекрасны осень, и зима, и лето, и я тебя благодарю за это…» Слова, конечно, бредовые, но как бодрит! Или – другая: «Вместо нежных фраз я тебе послал ноты… Там было – до-до-до-до…»

Я свернул в проулок. Хотелось вспомнить город или, скорее, его почувствовать. Мои впечатления почти пятнадцатилетней давности накладывались на время, на то время… А судить о прошлом с позиций сегодняшнего дня – занятие бесперспективное до умозрительности. Даже если некогда это было для тебя настоящим.

…И я – снова заблудился. И понял, что бреду по кругу. Маленькие дворы были абсолютно пустынны и густо занавешены листвой пыльных деревьев; колодцы переулков были залиты солнечным светом, но свет этот тонул в грязных выщербленных стенах, в серой штукатурке домов давно минувшего и ни для кого теперь не важного века… А потом увидел двоих, одетых в какое-то тряпье… Лица их были одутловатыми, отекшими, тусклые выцветшие взгляды были пусты… А в каком-то из проулков мелькнула – тень или призрак?.. Некто, одетый в черное и с черным же ликом… И вспомнилось вдруг: «Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мною всюду как тень он гонится…» И на душе моей стало тревожно и мнимо, будто я заблудился в неотвязном и смутном сне.

А за мною увязалась большая черная собака. Она шла молча, понуро, время от времени взглядывая на меня исподлобья, словно чего-то ожидая… И я – почувствовал страх. Тот тяжкий, почти панический страх, какой и бывает-то только в снах. Обернулся, пристально и прямо глянул псу в глаза и произнес:

– Уходи. Я – не твой.

Пес потупился, замер, развернулся и неторопливо потрусил назад, пока не скрылся в какой-то арке.

А неспокойствие не проходило. Я мотнул головой, пытаясь заставить себя мыслить рационально: ну да, собака, и ничего больше… Нагнулся, подобрал камень, накрепко зажал его в руке… А изморозь окатывала холодом спину, и я понял, что шагаю широко и размашисто, почти бегу…

Я вышел на пустырь. Он был залит ярким солнечным светом, столь белым, что казался неживым. Бетонная площадка, полузаваленный забор, пыльная смоковница, мусор, местами подожженный и заполняющий пустое пространство запахом гари… Те самые двое бродяг с отекшими и одутловатыми лицами, роющиеся в нечистотах, а прямо посередине пустыря…

Там стоял человек в черном. Глаза его были прикрыты темными линзами, длинные волосы ниспадали на плечи… А я шел прямо на него, как сомнамбула, словно продолжая смотреть навязчивый ночной кошмар, от которого не мог очнуться…

Движение его я даже не увидел – почувствовал, но ничего предпринять не успел: запнулся о какую-то выбоину и ничком полетел на растрескавшуюся бетонную твердь пустыря… Пуля шевельнула волосы и с глухим хрустом зарылась в штукатурку полуобвалившейся стены позади… Я крутнулся, успел заметить фонтанчик щебня и пыли, выбитый второй пулей, и с маху метнул камень.