Книга $амки - Сергей Анохин

– Не обижайте только, давайте по самой строгой!

* * *

– Привет мученикам режима! – весело взвизгнула Светка.

Она восседала в секретарской деканата и с любопытством смотрела на Стерхова.

– А ты что тут делаешь? – удивился он.

– А я в академке, вот и взяли пока секретарем.

Точно, припомнил он. Светка так и не сдала летом «вышку», думала, вообще выгонят, но, видимо, как-то достала справку о болезни.

– Слушай, а как там было? – Под «там» она, понятно, подразумевала «в тюрьме».

– А ты откуда знаешь?

Она пожала плечами:

– Так все знают… Вот тебя и вызвали. Ну иди, он сегодня вроде добрый… Ни пуха!

Декан с интересом посмотрел на Михаила, хмыкнул, кивнул на стул:

– Ну рассказывай, как нарушал общественный порядок.

Михаил сел и начал нудным голосом:

– Да что рассказывать? Был на митинге, слушал, тут меня и забрали…

Декан досадливо махнул рукой:

– Ладно, понял. Будет комсомольское собрание, повинишься, скажешь, что случайно, что просто из любопытства… Ну, в общем, сделают тебе выговор – с занесением или без оного – и учись дальше. У деканата к тебе претензий нет, отличник, так что, думаю, проскочишь.

– Но я не случайно…

– Все! Пошел вон, – рыкнул декан и уже совсем миролюбиво добавил: – Стерхов, тебе надо, чтоб тебя за аморалку отчислили? Нет? Тогда не выступай… И давай, учись лучше – это полезней, а политику оставь политикам… грязное это дело. А на собрании я за тебя поручусь.

Михаил обреченно кивнул.

Понятно, что декан добра желает. Но почему даже он, явно сочувствуя, не желает слышать правды, признать, что настало другое время?..

Но все получилось совсем не так, как планировал декан.

Собрание было даже не факультетским, а всего МАДИ, и вел его комсорг института – подающий большие надежды аспирант Антон Сергеевич Рожкин. И, конечно, никто, даже декан, не ожидал, что новоиспеченный коммунист – всего-то полгода с партбилетом – станет так рьяно выступать за изгнание «из стен уважаемого учебного заведения» антисоветски настроенного «распространителя гнусной клеветы на нашу страну» и «пособника ЦРУ». На Рожкина с удивлением смотрели не только щенки-студенты, но и умудренные опытом преподаватели.

– И я настаиваю на исключении Стерхова, как человека, запятнавшего честь нашего института! – закончил свою пылкую речь Рожкин.

Собрание тянулось долго. Декан и даже факультетский комсорг просили о снисхождении, напоминали об успехах в учебе и спорте, припомнили даже участие в выпуске какой-то стенгазеты. Все было напрасно. Рожкин был тверд как скала. Видимо, для отчета в Московском горкоме комсомола ему до зарезу нужна была жертва…

После собрания декан поманил Михаила пальцем:

– Послушай, Стерхов, мне на кафедре сейчас лаборант нужен. Поработаешь годик, все забудется, и восстановим тебя. Приходи завтра в пять, поговорим.

На следующий день Михаил, как обычно, выскочил из первого от центра вагона метро «Аэропорт», вышел на Ленинградский проспект, как всегда, на минуту остановился, глядя на бесконечный поток машин. Вдоволь полюбовавшись на немногочисленные, но все же уже заметные на московских дорогах чудеса заморской автотехники, он зашагал вперед, свернул направо в Шебашевский переулок. Быстро взбежал по ступеням. На сердце было легко.

Дверь деканата резко распахнулась, и из нее выскочил красный как рак Рожкин. Он не глядя оттолкнул Стерхова и полетел по коридору. Михаил с ненавистью посмотрел ему вслед. В секретарской Светлана, опустив голову, что-то чирикала на пустом листке. Он отворил дверь. Декан стоял у окна:

– Подписал обходной?

– Да.

– Вот и хорошо. – Он резко отошел от окна, быстро расписался на бегунке. – Больше не задерживаю…

Как оплеванный, Михаил вышел из деканата. В коридоре, прислонясь к стене возле двери, стояла понурая Света.

– Все? Выпер?

Он кивнул.

– Это Рожкин! – зашептала девушка. – Как раз перед твоим приходом влетел к нему. Орет: «Я вам как коммунист коммунисту!.. Комиссия партийного контроля!..» Ну и вот… Минут десять орали друг на друга.

«Не только отдельные преступные лица или группы лиц, но вся система партократии явилась и является главным источником народных бедствий за последние 70 лет», – вспомнил Михаил слова Декларации ДС.

Он ободряюще похлопал по плечу Светлану и зашагал к выходу.

«Вы за все ответите! – пообещал он. – Обязательно ответите!»

* * *

На столе надрывно зазвонил телефон. Ответить? А, на х…

Рядом с первой зеленой купюрой легла вторая, третья, четвертая. Пятой не было. Под сотенными зашуршали полтинники количеством аж шесть штук. Третьим рядом угрюмо легли мятые двадцатки на общую сумму в сто долларов США. Верь – не верь, это все, Антон Рожкин разложил свой пасьянс. Судьба играет человеком – в этом он сполна убедился еще пятнадцать лет назад, в «детские-советские» времена.

Сам не понимая зачем, он вывернул наизнанку заокеанский кожаный бумажник, с которого ему издевательски ухмыльнулась девочка-порнушка. Отработанными движениями машинально перерыл ящики замусоренного стола, пошарил под погасшим телевизором. Фирма обанкротилась.

Телефон выдержал паузу и забренчал снова.

– Я… Нет Оксаны, и больше здесь не будет, – словно погружая руку в кипяток, Рожкин надавил трубкой на рычаг.

Нет Оксаны… Еще бы она здесь была! Будем еще мы, хайлайфвумен, кантоваться с пролетевшим лохом!.. Сколько раз давал себе слово не водиться с примитивными шлюхами. Глядишь, лопнул бы не так скоро.

Он сунул руки в карманы длинного бежевого плаща, который так и не снял, вернувшись домой, и побрел по квартире, зажигая свет во всех комнатах. В кухонном столе с позавчерашнего вечера светила зеленая лампа под бархатным абажуром, трое суток стояли на грязном пластике недопитые кофейные чашечки – воспоминание о последней встрече с Оксаной, после которой она легко упорхнула в другую жизнь. Непорядок, со стола надо убрать – жизнь расклеивается как раз с таких мелочей. Девку, что ли, нанять под эти дела, вяло подумал Антон. Да нет, зачем бабки расходовать, все равно съезжать… Он облокотился на край стола и с размаху сшиб на пол посуду.

Сжав кулаки, несколько минут смотрел в потолок. Потом мерной поступью робота прошел в спальню, застелил кровать, сдвинул мебель в обычный порядок, пропылесосил пол в длинном узком коридоре, чертовски похожем на тюремный. Устало опустился на мягкую коричневую тахту, закрыл глаза и безучастно думал о резвом электросчетчике, живо откликнувшемся на яркий свет в коридоре, на кухне, в трех комнатах и в двух «санпросветовских помещениях».