Книга Барбаросса - Михаил Попов

Раздался крепнущий многоголосый вопль на улице, ведущей от порта к воротам алжирского базара:

– Ведут!

– Тащат!

– Волокут!

– Слава Аллаху!!!

Веревка была прикручена к луке седла Абдаллы. Рослый лысый толстяк в разорванных пыльных одеждах тяжело бежал вслед за неторопливо перебирающим копытами конем. Взгляд толстяка был безумен, он ничего не видел вокруг себя. Сопровождающая шествие толпа черни визгливо, отвратительно веселилась. На жирного старика сыпались пинки, плевки и проклятия. Вся выпитая им за последние годы из народа кровь взыграла в жилах этого самого народа, и он радовался зрелищу мести.

Харудж велел Абдалле ехать медленно, чтобы праздник для черни растянулся как можно дольше. Когда еще у них будет случай так повеселиться! Пусть запомнят как следует этот день торжества справедливости. По воле их нового благодетеля.

Вот его подтащили.

Вот его бросили на колени.

Продолжают плевать на него и проклинать!

– Кто еще может свидетельствовать против этого человека, выходите и говорите!

Судье припомнили все. Все до последнего медяка, отобранного пять лет назад. Все до последнего пучка зелени, которым он не пренебрег позавчера утром.

Прегрешения его были ужасны и, главное, слишком многочисленны.

– Что ты можешь сказать в свою защиту?

Старик повернул опухшее от слез лицо в сторону Харуджа, открыл рот, в котором торчали осколки выбитых зубов, но из его горла вырвалось лишь длинное, нечеловеческое:

– А-а-а-а-а!!!

Вид судимого судьи был столь сладостен для исстрадавшегося бедняцкого сердца, что в нем в этот момент не шевельнулось ничего похожего на жалость.

– Он не просит нас о пощаде, он сам понимает, что его грехи ужасны, ему пора предстать перед Аллахом и ответить за них. Наш долг помочь ему в этом.

Из многообразно гудящей толпы вылетело короткое:

– На кол его!

– На кол!

– На кол!

Харудж кивнул, как бы уступая воле народа. Пусть виновником пыток будет именно он, народ. Харудж принес справедливость, а толпа решила пролить кровь.

Участие людей Краснобородого не понадобилось, торговцы и носильщики все устроили сами. Приволокли откуда-то длинный сухой столб, старательно заострили конец и привели в вертикальное положение. Одновременно рылась подходящая яма.

Фикрет наклонился к уху хозяина:

– Надо им сказать, чтобы опустили столб. Его поднимают уже с насаженным человеком.

Харудж покачал головой, рыжая борода скрыла усмешку:

– Нет, пусть все сделают сами.

Помогать все же пришлось. Палаческое искусство тоже, как это ни подло звучит, искусство. Четыре суданца под руководством Абдаллы проделали все быстро и страшно. Поставили толстяка на четвереньки, с первого же замаха загнали корявое острие в заднее отверстие, прикрутили орущий кусок мяса ремнями к прибитой перекладине и начали медленно поднимать, уткнув столб в дно ямы. Когда Харудж выезжал из ворот базара, он сказал Фикрету:

– Пусть в городе все говорят о том, что нашли кади Ульмуллу на корабле шейха.

– Я понял тебя, господин.

– Пусть все говорят, это очень важно.

Кавалькада всадников справедливости поскакала к дворцу шейха Салима.

Старик кормил рыбок.

С тех пор как произошло счастливое освобождение Алжира от власти богопротивных испанских собак, Салим ат-Туми большую часть времени делил между кальяном и общением с этими бессловесными и почти невидимыми тварями. Особенно была ему приятна их неболтливость.

Харудж поставил дело так, что даже в своем собственном дворце шейх находился как бы в заточении. Прежних стражников сменили люди Краснобородого. Они совали свой нос повсюду, и никто не смел щелкнуть их по этому носу. Начальником дворцовой стражи был назначен Абдалла, так что жаловаться на притеснения со стороны новых охранников было некому.

Только одно не решился сделать Харудж – это убрать от старого шейха его прежних прислужников. Это были три старых араба из племени саалиба, из старинного рода, чей обязанностью и привилегией было услужение шейхам из рода ат-Туми. Положение родового слуги в арабском племени было особым, покуситься на него – это значило нанести ужасное оскорбление всем, кто себя к этому племени причислял. Харудж рассудил, что вреда от этих стариков будет меньше, если их не трогать.

Четыре унылые, беззвучные тени целыми днями играли в кости или спали на подушках в саду.

Они почти не разговаривали, ибо разговаривать было и не о чем, и незачем. В течение всей многочасовой игры Салим ат-Туми мог, например, произнести всего одну фразу:

– Кто бы из нас сейчас ни выиграл, все мы в проигрыше.

Старики понимающе вздыхали и поглаживали длинные узкие бороды.

Хотя самим Харуджем было велено их не трогать, они прекрасно понимали и остро ощущали, что тронуть их могут в любой момент и даже без всякого предупреждения. Несмотря на внешнюю медлительность, переходящую в непрерывную сонливость, несмотря на старческую замедленность в движениях, в головах у них тем не менее шла напряженная работа.

Надо что-то делать.

Снестись с кем-нибудь из родственников шейха, кочующих в песках Южного Туниса?

Это и невозможно и бесполезно. Почему невозможно, понять нетрудно. Почему бесполезно? Потому что при всем своем ужасном бесправном положении Салим был самым сильным из своих родственников. Если он сам не в состоянии помочь себе, кто же ему поможет?

Когда запыленный и немного возбужденный Харудж вошел в сад в сопровождении Фикрета и дюжины своих веселых головорезов, старый шейх продолжал кормить рыбок. Он стоял на коленях на краю бассейна, сделавшегося временной могилой яростного кабила Сослана, держа в руках небольшую яшмовую чашу, наполненную сухими измельченными кузнечиками. Шейх завороженно следил за игрой крохотных подвижных существ в глубине голубоватой воды. Давным-давно, в молодости, его научили, как правильно любоваться золотыми рыбками. Древние китайцы, сумевшие вывести их в незапамятные времена, считали, что смотреть нужно на них сверху, только так можно рассмотреть подлинную красоту рыбок.

Харудж, надо понимать, ничего не ведал о китайских эстетических советах, поэтому поведение старика шейха показалось ему подозрительным.

Не задумал бы он утопиться, тем более без свидетелей. Горожане могут не поверить, что у него само собой возникло такое намерение сразу после замечательной победы над испанцами.

Фикрет понял, к чему относится недовольный изгиб хозяйской брови, он отдал короткую команду, и два сарацина, из тех, что стояли за спиной, мгновенно подхватили шейха под руки и отволокли от опасной воды на гору атласных и шелковых подушек. В общество любимого кальяна.