Книга Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге - Роман Кожухаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маска вдруг дернулась, смялась судорогой, словно лист белой бумаги. Рот Зябликова открылся и оттуда, вместе с комками земли, вырвался надсадный кашель. Все трое – еще и Зарайский – будто по команде, схватили Зябликова за рукава шинели и выдернули из взгромоздившегося на него сверху земляного холма.
– Живой?! Ух… живой-ой! – кричал Довганюк.
– Ну ты, дьявол!.. – не отставал Зарайский, отряхивая беспомощно хлопающего веками Зябликова.
Только сейчас Демьян заметил, что ресницы у него рыжие и такие тонкие и короткие, что их будто и нет вовсе. Ну, точно выпученная лягушка. И как у такого пучеглазого еще женщина есть, которая «Рио-Риту» любит. А все равно радостно, что он жив.
– Ишь, садануло прямиком по брустверу. Мина, она вот так!.. – заполошно комментировал Довганюк, попутно показывая прямой ладонью, как вошла в бруствер мина.
– Я и не понял сначала, на каком свете… – все никак не придя в себя и не в силах надышаться, кашляя, выговорил Зябликов.
– А чего тут понимать? – радостно крикнул Довганюк. – Вот же Сарай, чертяка… Значит, у самой что ни на есть чертовой бабушки… Логично…
Зарайский, махнув рукой в сторону Довганюка и посмеиваясь в ответ, уже протягивал Зябликову свою флягу.
– А я тоже в нише чуть не задохнулся… От дыма… – с таким же нервным смехом прокричал Гвоздев.
– Да… здорово гады раскочегарились… – совсем другим голосом, со смертной тоской в голосе проговорил Довганюк, на корточках притулившись спиной к стенке окопа. – Неровен час, опять в атаку нас бросят…
– Никак такого не может быть… – тут же с жаром возразил ему Зарайский. – Слыхал, что говорят? Нас отседова – тю-тю – снимут, а заместо нас полк тут разместится…
– Ага, ты слушай больше, что говорят… – устало ответил Довганюк. – Особенно, что тебе немчура по патефону крутит…
– А Потапыч говорит, что это не патефон… – возразил, сославшись на авторитет, любитель поспорить Зарайский.
– Ага, не патефон… – все с той же тоской в голосе буркнул Довганюк. – Ну, не патефон… Какая разница? Вон какой у них патефон!.. Зяблика чуть не прикопало на веки вечные… А все наши начали. Кто их просил музыку эту затевать. Минометы, мать их… Именно что патефоны: станины-то у них круглые… Какого черта немца было злить? Слушали бы себе «Рио-Риту»… Теперь вот имеем…
– Я бы с удовольствием композицию еще раз послушал… – произнес, вытирая пот с по-прежнему бледного, худого и пучеглазого лица, Зябликов.
– Ты уже свой концерт отсмотрел… – буркнул Довганюк. – Так что лучше немца не проси.
Все дружно засмеялись. Довольный собственной шуткой, замкомвзвода тоже вмиг повеселел. Для него единственной самозащитой от страха и смертной тоски являлось балагурство и подначивание товарищей.
Демьян тоже смеялся. Он не раз замечал, как молниеносно меняется настроение у солдат в окопах. Вот еще только что белый свет не мил, и все непроглядно и безвыходно, а чуть враг ослабил обстрел, или тучки рассеялись, или запустил кто-то по окопу соленую шуточку, и вот уже заразительная волна смеха колышется в ячейках, и как-то бодрее смотришь на фронтовое свое житье-бытье.
А тут еще случилось и вовсе событие необычайное. Обстрел вражеских минометов еще не утих окончательно, а в расположение взвода, прямо в траншеи, пожаловали гости настолько нежданные, что Зарайский все никак не мог в их явление поверить, за что тут же получил от Зябликова прозвище Фомы неверующего.
Повара доставили к позициям в двух внушительных термосах свежесваренную кашу. Раздача ее проводилась по отделениям, под неусыпным руководством замкомвзвода Дерюжного. Каждому досталось почти по полному котелку.
Прислонившись спиной к «одежде крутостей», Демьян проглатывал ложку за ложкой обжигающе-горячую и неописуемо вкусную пшенку. Напротив свою порцию, сидя на корточках, с неменьшей скоростью уминал Зарайский. Зябликов делал это значительно медленнее, растягивая удовольствие и часто-часто дуя на каждую ложку.
– И жи-гр, и м-гясо… – с набитым ртом фиксировал Зарайский.
Действительно, и жир, и кусочки мяса в каше наличествовали. Демьян блаженно ощущал это, почти не прожеванной проглатывая обжигающую вкусную массу в желудок. После нескольких суматошных ложек он понемногу вошел в ритм Зябликова, стал дуть на пшенку, тщательно разжевывая пропитанные мясным духом крупицы и с наслаждением то и дело наталкиваясь зубами и нёбом на мясные волокна.
Доставка горячей каши стала большим событием во взводе. Только и разговоров было о небывалом событии. Мало того, что еду с пылу с жару принесли прямо к окопам штрафников, да еще задолго до заката. Солдатская почта работала бесперебойно, и вот уже откуда-то стало известно, что отправной точкой таких чудес стал разговор взводного по только-только налаженной телефонной связи с замполитом роты Веселовым.
Обрастая целым комом неизвестно откуда бравшихся подробностей, домыслов, история превратилась в настоящую окопную легенду о том, как принципиальный замполит вступил в неравную схватку с зажимистым помощником начпрода и одержал убедительную победу.
Разные версии добавляли в это противоборство непосредственное участие ПНШ, всего штаба и даже самого комбата, который якобы, совершенно случайно, оказавшись в курсе насущных пищевых вопросов «переменников», лично настоял, чтобы горячую пищу тотчас доставили на передовую.
Так или иначе, но прямым следствием данных событий стало поглощение взводом пшенной каши, заправленной заготовленной накануне тут же в деревушке говядиной и свиным жиром, негласно заготовленным запасливым помощником начпрода ранее, еще до марша.
Возникли и более далеко идущие отголоски внепланового обеда на передовой. Так, среди «переменников» сразу и навсегда установился авторитет заместителя командира роты по политической работе Василия Петровича Веселова – своего мужика, который хоть и не знает, что такое «одежда крутостей», и иногда бывает нудноват, но если надо, горой вступится и порадеет за переменный состав.
Несмеяной замполита уже никто во взводе Коптюка не звал. И когда Дерюжный объявил о проведении вечером во взводе политзанятий в «учебном классе» – на поляне в глубине опушки, метрах в трехстах от окопов, весь личный состав без проволочек и недовольства прибыл в означенное место и целый час, затаив дыхание, слушал монотонное бормотание Веселова по поводу гитлеровских и геббельсовских методов агитации и пропаганды, а также о зверствах фашистов на оккупированных территориях и о положении на фронтах.
«Стоять насмерть!»
Весь май батальон находился в движении. У старшего лейтенанта Коптюка ощущение странного состояния – и не войны, и не мира. Несколько раз меняли дислокацию, и все время – один и тот же сценарий: ночной марш, окапывание, потом бои. Но таких жарких столкновений, как в апреле, уже нет.
