Книга Свой среди чужих. В омуте истины - Иван Дорба

Ерзавший все это время Жерар вскочил:

— Прости, Поль, что перебил, но я все-таки побегу преду­предить товарищей; они тут неподалеку должны собраться. — Он поглядел на стенные часы. — А ты, Вольдемар, не уходи, дождись меня обязательно, — и, помахав рукой, направился в прихожую. За ним вышла и Жени.

—А вам, Владимир Дмитриевич,—перешел на «вы» Павел Иванович,—я бы предложил сматывать удочки: Блайхер втянет в грязную историю и стесняться не будет, хоть вы и начальник контрразведки организации, сотрудничающей с немцами. Судя по вашему рассказу и бытующему мнению о белоэмигрантах, среди них найдутся люди, готовые ради личной выгоды пойти на любое предательство.

—Вы уж слишком! Конечно, очутившись за бортом, далеко не все «умели плавать». Поначалу поддерживала вера, что народ сбросит большевистское иго, и это в какой-то мере объединяло значительную часть эмиграции. Пережито ряд этапов, при­чем последующий был обычно беднее, вредней, безнадежней предыдущего... Вот утопающие и хватались за соломинку, кото­рую им протягивали ваши предшественники, Павел Иванович! За тридцать сребреников продали «Братство русской правды», Кутепова, Миллера... А ради чего? Вам лучше знать...

— Эх! Владимир, Владимир! Вся разведка зиждется на купле-продаже, на иудах! Да... Кутепова погубила беспечность, привычка хранить в тайне свои действия, расчет на собствен­ную смекалку и силу. История такова: двадцать пятого января тридцатого года посыльный вручил ему записку с предложением встретиться и поговорить о предстоящей возможности раздо­быть для РОВСа денег. Жил он на улице Руссель, двадцать шесть. Зная, что дом скрытно охраняли офицеры, не боялся от­крывать дверь. — Павел Иванович поглядел на меня вниматель­но и, видимо, решил, что рассказать всю историю полезно.—На следующий день Кутепов отправился к трамвайной остановке на улице Сэвр в назначенный для встречи час. Какое-то время подождав и убедившись, что обманут, расстроенный генерал двинулся по улице Удино в сторону бульвара Инвалидов, не об­ратив внимания на два стоявших автомобиля с пассажирами и расхаживающего тут же полицейского, которого прежде никогда здесь не видел, хотя по этой дороге ходил уже несколько лет в Галлиполийскую церковь...

— Много писали об этом, — вспомнил я, — в газетах пе­чатали интервью со служителем больницы Сен-Жак, который в это время на плоской крыше пятого этажа, выбивая ковры, наблюдал за разыгравшейся сценой; видела это и женщина из окна больницы. Оба они утверждали, что незадолго до того остановились два автомобиля, серый и красный, из первого вышли двое мужчин, один молодой беспокойный, другой — средних лет, высокий плотный. Потом откуда-то появился полицейский, хотя поста возле больницы никогда не было... Потом в русских газетах была заметка, будто эти свидетели куда-то исчезли.

— Все правильно. Когда Кутепов поравнялся с одной из машин, его остановили. Подошел полицейский, заявив: «Вам придется проехать в префектуру. Вопрос важный, не терпящий отлагательства!» Генерал какую-то секунду колебался, но, ви­димо, фигура полицейского сняла сомнения.

Дверь машины была предупредительно распахнута. Он сел, по бокам разместились молодцы по кличке «Михаил» и «Анисим», насколько помнится. Кутепов сидел молча, по­глядывая в окно, пока машина ехала по знакомым улицам, но, когда свернули к южным пригородам, забеспокоился и спросил: «Куда мы едем?» Сидевший рядом «Михаил», не без злорадства ответил: «Говорите по-русски, генерал. Мы сотрудники Объединенного Государственного Политического Управления СССР! ОПТУ!»

—Как же так? Жена генерала утверждала, что он был очень сильным человеком и мог справиться с четырьмя людьми.

— Точно не знаю; видимо, внезапно оглушили, а потом впрыснули морфий. В Марселе его провели на пароход под видом опьяневшего старшего механика. В каюте, придя в себя, Кутепов впал в глубокую депрессию, отказался от еды, не от­вечал на вопросы и весь рейс провел в странном оцепенении. Пришел в себя он только раз, когда проплывали мимо Галлиполи, где в двадцатом году размещался Первый армейский корпус под его командованием... Умер он от «сердечного приступа» уже неподалеку от Новороссийска.

— Я слыхал, что Кутепов как раз получил от французского правительства семь миллионов франков для организации во­енного путча и массового восстания российских крестьян и якобы установил связь с Тухачевским. Мало того, ему обещали богатые субсидии Детерлинк, Крупп, Манташев, Рябушинский. Четыреста тысяч организованных, дисциплинированных и по­нюхавших пороху военных—лакомый кусочек для любой, даже великой, страны! Небось, ваши «Михаил» и «Анисим» получили высокие награды? Стали Героями Советского Союза?!

Павел Иванович вспомнил небритое, осунувшееся и какое- то мертвенное лицо одного из участников операции, который уверял, что, убрав Кутепова, они серьезно ослабили РОВС: «Генерал был мозгом, главным генератором идей и бесспорным вождем эмиграции и кумиром молодого поколения»... Хватаясь за стриженую голову, он чуть не плача уверял: «Мы открыли дорогу "Фермеру" — он ведь был другом Миллера, сделали все, чтобы он перевел штаб-квартиру на улицу Колизе, и тем дали возможность Третьякову, виноват, "Иванову" установить микрофон и подслушивать, о чем говорят в Штабе»...

—Чего там получили... Какая разница... Не станем ворошить прошлое!..

— Почему? Интересно ведь знать и поучительно, как со­ветская разведка завербовала Скоблина, Плевицкую. Кстати, почему их бросили? Или о бывшем министре Временного пра­вительства Третьякове, который, по словам Блайхера, арестован в Берлине как один из главных агентов-провокаторов НКВД за границей, принимавший участие в похищении Миллера и укрывании Скоблина. Будто у него на квартире на рю де Колизе обнаружены приемник и провода от микрофона, установленного в кабинете генерала Миллера, под мраморной доской камина; и будто в результате подслушивания погибло более тридцати заброшенных в Советский Союз белых офицеров? — допыты­вался я, а про себя подумал: «Ясно, тема избрана, чтобы липший раз очернить белоэмигрантов, а что на это скажешь?» — А как Скоблин попал в Австралию? И еще интересно, кто да них глав­ное действующее лицо — Скоблин или Плевицкая? «Фермер» или «Фермерша»?

— Трудно сказать. Оба они привыкли к обеспеченной, даже роскошной, жизни, а денег было все меньше и меньше... Ей хотелось славы, бесконечных оваций, блестящих нарядов, по­клонения... И она полагала, что, вернувшись по Родину, станет звездой, покорит рабоче-крестьянскую Россию!

— Павел Иванович, а вам не кажется, что уважающему себя государству позорно заниматься похищением людей, даже своих политических врагов? Оно ведь подрывает собственный авторитет! К примеру — во французском парламенте обсуж­дался вопрос: послать ли вдогонку «Владимиру Ульянову» миноносец и силой отобрать генерала Миллера; остановило акцию замечание одного из депутатов, что, получив приказ остановиться, генерала бросят в топку, и Франция окажется в глупом положении.

— Война есть война! Мы не живем в эпоху древнего ры­царства. Поэтому...

Павел Иванович не договорил. В комнату вошел Жерар, а следом за ним — маленького роста светлый шатен, элегантно одетый, с большим сверкающим бриллиантом на безымянном пальце левой руки. Ему можно было дать лет тридцать, тридцать пять, он близоруко щурился: