Книга Смерть белой мыши - Сергей Васильевич Костин

Хотя нет. Этот вариант был возможен, но только до ночного нападения. Можно было, конечно, для правдоподобия разыграть и такую сцену, но при этом вряд ли допускалось, что в ней кто-то может серьезно пострадать. А ведь это я выбирал, зарядить мне свой винчестер патронами с мелкой дробью или вполне убойными. И целиться я мог не в зад толстяка, а ему в голову. Рисковать людьми ряди правдоподобия вряд ли кто-нибудь стал бы. Нет, этот вариант можно было отмести.

Кстати, вспомнил я, Анна была уверена, что проследить за ней из Таллина, где она недавно встречалась с этим Порриджем, до ее дома в Вызу было невозможно. Но вот пожалуйста — за мной же послали наружку! Если, как я предполагаю, ее пустил за мной Юкка, те же Мастеровой и Бухгалтер вполне могли на пару прокатиться незаметно за Анной на своей «вольво».

Какие еще были варианты? О том, что я делаю в Эстонии, знали не только мы с полковником советской разведки в отставке, но еще и в Лесу. Во-первых, мой куратор Эсквайр. Общаясь с ним уже многие годы, могу предположить, что и не больше еще одного человека. К тому же этим вторым человеком мог быть мой старый и в своем роде единственный друг Лешка Кудинов, который часто подстраховывает меня на операциях. Однако утечку из Леса можно было исключить не только потому, что этим двум людям свою жизнь я доверил давно и больше сомнениями на эту тему не мучаюсь. Но вот о том, что я решу вдруг из Таллина поехать в Хельсинки, знал — не считая меня — только один человек. Получалось, все-таки Анна.

Однако ни логически, ни интуитивно этого тоже быть не могло. Я что-то упускал.

Что? Если поразмыслить, в нашей цепочке был еще один человек — анонимный, не появившийся на сцене, но реальный. Это — человек в Хельсинки, который положил в ячейку камеры хранения мой новый паспорт и должен был забрать старый. Вполне вероятно, он меня видел и мог пустить по моим следам наружку, которую — в силу высокого профессионализма сотрудников, их большого количества или, что скорее, массы видеокамер, натыканных по всему городу, — в Хельсинки я не заметил. А вот в Таллине дело у них поставлено похуже — топтуны прокололись. Если это мое предположение верно, наружку выставил не Юкка, а кто-то из Конторы или тот, кто числится и в Конторе, и где-то еще.

Тогда возникает другой вопрос — кому это выгодно? Какой интерес может представлять некий глубоко законспирированный нелегал, который приехал на выручку бывшему нелегалу? Это ведь операция, высшей и конечной целью которой была лишь безопасность отошедшей от дел старой дамы. Почему она вдруг обрела бы в чьих-то глазах большую ценность? Или Анна от меня все же что-то скрыла?

Был, сообразил я, еще один человек, который мог уже знать о моем присутствии в Таллине. Я же запросил на связь местного сотрудника. Однако его пока можно было исключить. Во-первых, Контора вряд ли сработала бы так быстро. Во-вторых, этот человек, которого Эсквайр, он же Бородавочник, подберет с большой осторожностью и тщанием — если, конечно, ему есть из кого выбирать, — не должен знать ни моей внешности, ни моего имени. Ни моего настоящего — ну, скажем, постоянного — имени Пако Аррайя, ни эфемерного Александра Диденко. То же с внешностью. Человек, которого подберут мне на связь, будет знать только место и время встречи, а также пароль. Нет, искать надо в другом месте.

Я мог бы, естественно, прояснить ряд вопросов, снова запросив Контору через интернет. Но входить туда из гостиницы было бы неосторожно, даже если бы я не засек вечером наружку, а выйти прогуляться из отеля в три ночи было бы и вовсе экстравагантно.

Меня ведь довели до самых дверей «Скандик Палас»: Арне с приятелями открыто, Бухгалтер — поодаль. Однако я его прекрасно видел, обернувшись, чтобы попрощаться с ребятами, — он делал вид, что спрашивал дорогу у припозднившихся прохожих. Вполне возможно, сейчас в проулочке у церкви с голубой крышей припаркована та же старенькая серая «вольво».

И этот разговор с Юккой… Он по собственной инициативе прощупал меня на две темы. Первой было мое предполагаемое пристрастие к плотским наслаждениям, в чем он недвусмысленно вызвался мне помочь. Однако если верить Анне, это была его профессиональная специализация. Но этому Порриджу было интересно и мое отношение к экологии. Вышел на этот вопрос он достаточно гладко для человека, который действительно был бы со стороны, но я-то ведь его изучал и был настороже.

Паранойя? Ведь ход его мысли мог быть такой. Я спросил, как выяснилось, про сомалийцев. Он сказал мне, что многие финны зиму проводят в Африке. Но потом, чтобы не подумали, что его страна хуже, рассказал мне, что самые вредные производства размещают как раз в третьем мире, а у них здесь в Финляндии — экологический рай. Ну, чтобы я не решил, что он плохой патриот. Потом прощупал, как я отношусь к «Гринпису», но с заходом через Чернобыль. Нет, весь разговор строился логично…

Решительно, я был обречен до утра метаться мыслями по кругу, как волк в клетке. Даже позвонить Джессике по мобильному было бы неправильно — с какой стати украинский гражданин Диденко стал бы звонить своей жене в Америку? А с другой стороны, почему бы и нет? Мало ли жен из новой элиты ездят за покупками в Эмираты, в Европу, в Штаты? Да и вообще, у украинского миллионера супруга вполне может быть американкой. Красные цифры на едва читаемом в темноте корпусе телевизора показывали полпятого утра — в Нью-Йорке полдевятого вечера. Самое время.

Они оба были дома, даже все трое: я слышал задорный лай Мистера Куилпа. Джессика пылесосила квартиру — мы принципиально не нанимаем никого в помощь по дому. Наш кокер-спаниель бегал за ней, пытаясь укусить щетку пылесоса и возмущаясь, что ему не позволяют улечься с ней на ковре и погрызть ее всласть, как косточку. Бобби, который учится в серьезной частной школе, все вечера просиживает за домашними заданиями.

Ничто не успокаивает меня так, как разговоры, в которых на самом деле сказать нечего. Это просто, как рутинный замер температуры у здорового человека. Все живы, все в порядке. Мать Джессики и моя любимая женщина Пэгги собирается к нам на выходные. Вернусь ли я к этому времени? По идее, должен.

Что там у нас в агентстве? Тоже все нормально. Моя помощница и теперь партнерша Элис в мое отсутствие работает за двоих. Странно, что она мне до сих пор не позвонила. Значит, с одной стороны, справляется, а с другой — на пределе, даже некогда поговорить с шефом. Мне тоже, если честно, не до нее, только я этого Джессике не сказал.

Бобби, когда был маленьким, подбегал к телефону лишь на два-три слова, а потом несся обратно к своему компьютеру. Сейчас он совсем другой. Джессика в основном рассказывала американские новости — мой сын расспрашивает меня. Чем я там занимаюсь так долго (мне якобы пришла в голову мысль организовать парусную регату по Балтике в следующую июльскую жару)? Нормально ли питаюсь (у него до сих пор во рту вкус этих аппетитных, но жирнющих сырных шариков)? Познакомился ли с кем-нибудь интересным (я рассказал ему про Арне)?

Похоже, у моего сына активизировался ген Джессики, которая так же с отрочества опекает своего отца. Джессика, кстати, слушает наш разговор по громкой связи и время от времени задает уточняющие вопросы, но инициатива отныне у нее перехвачена. Отчасти потому, что мы с ней по телефону многие вещи друг о друге узнаем из интонаций, пауз, просто интуитивно. Ей не нужно спрашивать: «У тебя ничего не случилось?» Если что-то случилось, она знает об этом, лишь только я скажу: «Привет, солнышко». Представляете, какой мне нужен самоконтроль, чтобы не прозвучал, например, далекий отголосок волнений прошлой ночи с засадой, перестрелкой, скрипом половиц под ногами полицейских, пока я сидел в подполе?