Книга Дракон Фануил - Дэниел Худ

Представление тем временем двигалось своим чередом; одна сцена сменялась другой. Сюжет состоял из разнообразных приключений принца и принцессы; а для развлечения публики в него были вплетены комические репризы Плутишки Хорька, играющего придворного шута этой пары. После первого танца принцесса танцевала еще лишь раз, но эффект был тот же — у присутствующих пресекалось дыхание. Свет гас часто, и каждый раз, как он загорался вновь, сцена выглядела уже иначе. На ней появлялись различные диковинные существа, выглядевшие невероятно реально. Лайам списывал это на счет великолепной работы декораторов, гримеров и костюмеров, пока из кулис, угрожая главным героям, не вывалился огромный дракон и не плюнул в зал сгустком огня.

Кессиас довольно осклабился.

— Да, иллюзионист у них просто великолепный, — сказал он таким тоном, словно делился с Лайамом одному ему ведомой тайной.

Лайам улыбнулся. Он успел заметить, как отшатнулся бравый эдил, когда сгусток огня полетел в его сторону. Однако слово «иллюзионист» поставило перед его мысленным взором Тарквина. В конце концов, он пришел сюда искать убийцу старого чародея, а не наслаждаться игрой провинциальных актеров!

Но пока что физический взгляд Лайама был прикован к героям спектакля. Девушка говорила мало, но двигалась так, что зал следил только за ней.

Принц и принцесса по ходу пьесы сражались против злого герцога, который постоянно строил им козни. Сперва они побеждали подручных герцога, затем сошлись лицом к лицу с главным злодеем. Последовал долгий, напряженный поединок между Лонсом и герцогом, превратившийся в эффектную демонстрацию фехтовальных приемов. При каждом удачном выпаде принца зрители ахали и радовались, как дети; когда наступал герцог, они разражались воплями.

Лайама не интересовал поединок: он смотрел на принцессу. Все то время, пока длилась дуэль, девушка стояла на авансцене, прижавшись к камню колонны, и с явной тревогой наблюдала за схваткой. Ее короткое платье пришло в беспорядок, высокая грудь вздымалась при каждом вздохе. Она была самим совершенством — по крайней мере, так казалось Лайаму. Он едва заметил, что Лонс в конце концов одолел своего врага. Кровь ударила фонтаном — еще одна превосходно сработанная иллюзия, — и герой разразился приличествующим случаю монологом. Но Лайам по-прежнему глядел лишь на принцессу.

Зал разразился бурей воплей, но Лайам словно бы онемел. Игра девушки ошеломила его: она была достоверной в мельчайших реакциях. Вот она чуть отвернула голову, чтоб не видеть смертельного сабельного удара, вот с неимоверным усилием вновь повернулась, заставляя себя взглянуть на окровавленный труп. Лицо ее побледнело, во взгляде читался ужас, смешанный с нарастающим торжеством.

Все было правдой. Лайаму не раз приходилось видеть людей, взирающих на мертвых врагов. Зал бушевал, визжал, выл, свистел, а Лайам сидел потрясенный и очарованный. Уровень этой актрисы во много раз превосходил уровень труппы, с которой ей приходилось играть.

Она…

Внезапно все померкло, и со всех сторон на Лайама нахлынула темнота. На долю секунды Лайам подумал, что техник театра допустил какой-нибудь промах. Но потом он осознал, что ослеп. Лайам судорожно стиснул кулаки, яростно комкая ткань штанов. Он попытался закричать, но вместо крика с губ его сорвался лишь стон.

Дыхание Лайама превратилось в быстрый прерывистый шелест; он продолжал сидеть, вцепившись в свои колени.

«Успокойся».

Эта мысль сокрушила страх, но ярость осталась, и Лайам застонал во второй раз…

«Главный герой — тот менестрель, что приходил к Тарквину».

…а затем и в третий, когда сквозь мрак слепоты проступили пятна и закружились в бешеном вихре. Потом пятна остановились и образовали полуовал, которым оказалось лицо Кессиаса, подбитое снизу черной с проседью бородой.

— Эй, Ренфорд! В чем дело?

— Менестрель! — Скрипнув зубами, Лайам вскочил с кресла. — Главный герой — тот самый менестрель! — закончил он и, вырвавшись из рук Кессиаса, ринулся к лестнице.

Оказавшись на улице, Лайам мрачно зашагал в сторону дома, даже не замечая дождя.

— Ублюдок! — бормотал он себе под нос. — Чертов ублюдок лезет без спроса ко мне в голову!

Он скрежетнул зубами, отыскивая в мозгу булыжники брани, чтобы мысленно метнуть их в дракона. Но мозг его был как трясина, и Лайам только сказал:

— Ты ослепил меня! Ты — ублюдок!

Фануил не отозвался. Вместо этого на плечо Лайама легла тяжелая рука Кессиаса. Лайам был вынужден остановиться.

— По правде говоря, я не мог понять, то ли мне поспешать за вами, то ли не стоит, — сказал эдил. Он явно был сбит с толку. — Что это на вас накатило, Ренфорд? Вы поняли, что этот менестрель — убийца Тарквина?

— Нет, не то! Я не знаю! — Лайам скривился, не зная, как объяснить происходящее. — Я не уверен.

— Это он или не он? Что вам известно?

В голосе эдила появились подозрительные нотки. Он склонил голову набок и искоса взглянул на Лайама:

— Что вы скрываете?

— Ничего, — поспешно заверил эдила Лайам, изо всех сил стараясь унять нервную дрожь. — Я просто кое-что вспомнил. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Вам это может показаться нелепым…

Кессиас настороженно уставился на него, но Лайам оборвал фразу на полуслове.

— Мне кое-что надо проверить. Слушайте, отправьте одного из ваших подручных выяснить, где живет Лонс, и давайте встретимся в «Белой лозе» завтра в полдень. Все. Мне пора.

Тут Лайам вновь скривился, сообразив, что назвал актера по имени. Это был промах, и Кессиас наверняка заметил его. Покраснев от досады, Лайам развернулся и опрометью бросился прочь.

— Ренфорд!

Лайам услышал топот сапог — эдил кинулся следом. Затем раздалось ругательство, и, судя по его тону, Кессиас решил примириться с тем, чего он не мог изменить. Лайам же еще долгое время продолжал бежать под дождем.

* * *

К тому моменту, как Лайам добрел до конюшни, колокола отзвонили полночь. Он стал колотить в закрытую дверь и колотил до тех пор, пока спящий конюх не всполошился и не впустил его, недовольно ворча. Впрочем, серебряная монета мигом его успокоила, а тот факт, что Лайам сам заседлал Даймонда, и вовсе привел конюха в отличное расположение духа.

Но сам Лайам по-прежнему пребывал в ярости, и эта ярость толкнула его отправиться, несмотря на холод и дождь, в путешествие к дому Тарквина. Когда Лайам, нервно дрожа, сводил коня по узкой каменистой тропинке, далекие саузваркские колокола еле слышно известили его, что к полуночи добавились еще полчаса.

Море тяжело дышало во тьме, от дома волшебника исходил сноп золотистого света, и по воде тянулась к горизонту сияющая дорожка. Ярость Лайама понемногу утихла. Прибрежный песок пропитался дождем и был плотнее обычного. Но стоило лишь Лайаму войти в прихожую и сбросить промокший, липнущий к телу плащ, как он ощутил новый прилив гнева.