Книга Пляска на бойне - Лоуренс Блок

— Нет, не стану реветь. Но обними меня покрепче, пожалуйста. Эх ты, старый толстый медведь. Давай, обними меня.

9

В воскресенье после обеда я все-таки нашел своего любителя кино.

Если верить списку, составленному Филом Филдингом, его звали Арнольд Левек и жил он на Коламбус-авеню кварталах в шести к северу от прокатного пункта. Дом был многоквартирный, и его прежних обитателей пока еще не вытеснила чистая публика. На ступеньках парадного сидели двое мужчин и пили пиво из банок, которые доставали из бумажных пакетов. У одного из них на коленях была маленькая девочка. Она сосала из бутылочки апельсиновый сок.

Ни на одной из табличек около звонков фамилии Левека я не обнаружил. Выйдя на улицу, я спросил у мужчин, сидевших на ступеньках, живет ли здесь Арнольд Левек. Они пожали плечами и мотнули головой. Я снова вошел в дом и поискал звонок к управляющему, но не нашел. Тогда я начал нажимать по очереди все звонки первого этажа, пока кто-то меня не впустил.

В коридоре пахло мышами и мочой. В дальнем его конце открылась дверь, и из нее высунулся какой-то человек. Я направился к нему, но он сказал:

— Чего вам надо? Не подходите ближе.

— Полегче, — сказал я.

— Это вы полегче. У меня нож.

Я показал ему, что у меня в руках ничего нет. Потом сказал, что ищу человека по имени Арнольд Левек.

— Ах, вот как? — сказал он. — Надеюсь, он вам ничего не должен?

— А что?

— Потому что он помер, — сказал человек и рассмеялся собственной шутке. Это был старик с жидкими седыми волосами и запавшими глазами, и, судя по его виду, через несколько месяцев ему предстояло последовать за Левеком. Штаны были ему чересчур широки и держались только на подтяжках. Фланелевая рубашка тоже висела на нем, как на пугале. Либо он покупал себе одежду у старьевщика, либо за последнее время здорово исхудал.

Как будто прочитав мои мысли, он сказал:

— Я болел, но можете не опасаться, это не заразное.

— Я больше опасаюсь ножа.

— О Господи, — сказал он и показал мне кухонный нож с деревянной ручкой и двадцатисантиметровым стальным лезвием. — Заходите. Я вас не зарежу, ей-богу.

Он вошел в квартиру и положил нож на столик у двери.

Квартира состояла из двух маленьких узких комнат. Ее освещала только одна люстра на три лампы, висевшая в той комнате, что побольше. Две лампы перегорели, а оставшаяся была не сильнее сорока ватт. В комнатах было прибрано, но стоял какой-то запах — запах старости и болезни.

— Значит, ищете Арни Левека? — спросил он. — Откуда вы его знали?

— А я его и не знал.

— Да? — Он выхватил из заднего кармана носовой платок и закашлялся в него. — Проклятье, — сказал он. — Эти сволочи изрезали меня вдоль и поперек, и все без толку. Слишком долго я выжидал. Понимаете, страшно было — что они там найдут? — Он хрипло рассмеялся. — Ну, и я оказался прав, верно?

Я ничего не ответил.

— Хороший был человек Арни. Французский канадец, но родился, должно быть, здесь, потому что говорил, как все.

— Долго он здесь жил?

— Что значит — долго? Я живу здесь сорок два года. Можете себе представить? Сорок два года в этой вонючей дыре. В сентябре исполнится сорок три, только меня тут уже, скорее всего, не будет. Переберусь в квартиру потеснее. — Он снова засмеялся, смех перешел в приступ кашля, и он опять полез за платком. Отдышавшись, он продолжал: — Да, малость потеснее. В такой ящик длиной в два метра — догадались, о чем я?

— Наверное, когда шутишь на такую тему, это помогает.

— Да нет, не помогает, — сказал он, — Ничего тут не помогает. А Арни жил здесь, мне кажется, лет десять. Может быть, на год-два больше или меньше. Он почти все время сидел дома. Конечно, от такого человека не ждешь, что он станет скакать по улицам. — Наверное, у меня был озадаченный вид, потому что он сказал: — А, я забыл, вы ведь его не знали. Этот Арни был толстый, как кабан. — Он вытянул руки перед собой и стал опускать, раздвигая все шире. — Брюхо, как груша. И ходил вперевалку, словно гусь. Он жил на третьем этаже, так что, когда куда-нибудь отправлялся, ему потом приходилось подниматься пешком на целых два пролета.

— Сколько ему было лет?

— Не знаю. Лет сорок. Трудно сказать, когда человек такой толстый.

— А чем он занимался?

— Чем зарабатывал на жизнь? Не знаю. Ходил куда-то на работу, А потом перестал ходить.

— Насколько я понимаю, он был большой любитель кино.

— Это точно. У него была такая штука — как там, к дьяволу, они называются, ну, которая показывает кино по вашему телевизору.

— Видеомагнитофон.

— Вот-вот, еще немного, я бы и сам вспомнил.

— Что же с ним случилось?

— С Левеком? Да вы что, не слушаете? Он помер.

— От чего?

— Они его убили, — сказал он. — А вы как думали?

Как выяснилось, говоря «они», он не имел в виду никого определенного. Арнольд Левек погиб на улице, став, по-видимому, жертвой ограбления. Старик сказал, что с каждым годом становится хуже и хуже — столько развелось людей, которые курят крэк и живут на улице. Ради какого-нибудь паршивого доллара, сказал он, они убьют вас и глазом не моргнут.

Я спросил, когда это случилось, и он ответил, что с год назад. Я возразил, что в апреле Левек был еще жив — судя по записям Филдинга, последний раз он брал кассету девятнадцатого апреля, — а старик сказал, что память на даты у него теперь стала не та.

Он объяснил мне, как найти управляющую домом.

— Она почти ничего не делает, — сказал он. — Только квартирную плату собирает — вот, пожалуй, и все.

Когда я спросил, как его зовут, он сказал, что Гэс, а когда я спросил фамилию, он хитро покосился на меня.

— Просто Гэс, и хватит. С чего бы мне говорить вам свою фамилию, если вы не сказали вашу?

Я дал ему свою карточку. Держа ее в вытянутой руке и сощурившись, он прочитал вслух имя и фамилию. Потом спросил, можно ли ему оставить карточку себе. Я сказал, что можно.

— Когда повстречаюсь с Арни, — добавил он, — скажу ему, что вы его искали. И он долго смеялся.

Фамилия Гэса была Гизекинд. Я выяснил это по надписи на его почтовом ящике — из чего следует, что не такой уж я никуда не годный детектив. Управляющую звали Герта Эйген, и я разыскал ее через два дома дальше по улице, где она занимала квартиру в полуподвале. Она была маленького роста, метр пятьдесят, не больше, говорила с каким-то центральноевропейским акцентом, а на ее хитром маленьком личике было написано, что она никому не даст себя провести. Разговаривая со мной, она все время растирала пальцы — суставы их были изуродованы артритом, хотя и сохранили подвижность.