Книга Одна судьба на двоих - Энн Мэйджер

— Чейенн, дорогая, прекрати...

— ...если бы не испытывала страстного желания доказать всем, что я не такая. Понимаешь? — В ее голосе звучала мольба. — Мартин, возможно, никогда не стал бы занимать деньги, не знай он, что деньги и все с ними связанное имеют для меня такое значение.

— Видишь ли, — попытался успокоить ее Каттер, — подобные страстные желания — неизменные спутники честолюбия. В том числе и моего. Забудь о прошлом. Сейчас не время для воспоминаний...

— Самое время! — Дрожащей рукой она показала на деревянную решетку, с которой свисала черная толстая виноградная лоза. — Вот по ней я обычно взбиралась наверх. Сколько раз я всю ночь напролет просиживала на крыше, пока у мамы находился очередной любовник-ковбой! Звезды и месяц сияли так ярко и казались настолько близкими, что порой мне хотелось встать и дотянуться до них рукой. Одиночества я не испытывала — видишь вон то мескитовое дерево? В нем на ночь устраивалась стая канюков, а они, представь себе, очень дружелюбные существа. Во всяком случае, во много раз добрее большинства городских ребятишек, которые по наущению так называемых приличных людей ненавидят тебя.

— Чейенн...

— Я умирала со стыда. Иногда мне хотелось остаться на крыше навсегда. Звуки любовных игр внизу были мне ненавистны. И я давала себе клятву, что, когда вырасту, буду жить совсем иначе. Ребенку моему, клялась я, не придется стыдиться ни себя, ни своей матери. И жить я стану в большом доме, даже больше, чем у моего отца. А самое главное — у моего ребенка непременно будет отец. И я вышла замуж... — Ее взволнованный голос замер.

Так вот почему ей пришлось выйти замуж за Мартина!

Чтобы защитить своего ребенка.

Нет, не своего. Их ребенка!

— И что же?! — прошептала она. — Во что превратилась моя жизнь? Она сложилась даже хуже, чем у мамы. Всякий раз, как мы с Мартином начинали ссориться, Джереми влезал на дерево. А потом Джереми похитили...

Не остывшее еще от дневного зноя крыльцо излучало жар, но Каттер его почти не ощущал. Он видел одно — беспомощный испуганный взгляд Чейенн.

— Как бы я хотела, чтобы ты был с ней знаком!

— Я тоже.

— Ты говоришь правду?

— Да, дорогая. — Каттер ласково взял ее за руку. — Но сейчас, милая, давай уйдем отсюда.

Она крепко вцепилась в его рукав, притягивая к двери.

— Чем ты так напугана, Чейенн?

— Я хочу, чтобы ты вошел внутрь. Для меня это чрезвычайно важно. Для нас обоих.

Оглянувшись через плечо, Каттер последовал за ней в дом.

В комнатах с наглухо закрытыми окнами было жарко и стоял едкий больничный запах. Чейенн повела Каттера в свою крохотную жалкую спаленку, при виде которой у него сжалось сердце.

В одном ее углу поселились мыши. Разглядывая рожицы, которыми Чейенн в детстве разрисовала обои, и полки, забитые истрепанными триллерами в ярких бумажных обложках, Каттер не мог не вспомнить огромные особняки и свои комнаты, где прошли его юные годы.

— Тебе, я вижу, здорово досталось, — сказал он.

Ничего не ответив, она повела его в комнату матери. Каттер распахнул окно, но и свежий ветер не развеял скопившегося там за многие недели тошнотворного запаха тяжкой болезни.

Снаружи быстро темнело.

Автомобиль был прекрасно виден с дороги. Дом Айвори представлял собой настоящую западню.

Словно в состоянии транса, Чейенн стояла в изножии кровати, уставившись на голые матрасы. Она, несомненно, воображала себе Айвори, лежащую там на подушках, и терзалась угрызениями совести за то, что не присутствовала при ее последних днях.

— Все считали ее никудышной матерью. Одевала она меня в обноски других детей, которые вытаскивала из ящиков в церкви; туда складывали в целях благотворительности старые вещи, отдаваемые за ненадобностью. Она никогда не заставляла меня принимать душ, мыть голову и чистить зубы. При желании я могла хоть до утра не ложиться спать. Могла ночевать в лесу, да и вообще где мне только заблагорассудится. Я могла одеваться во что угодно, если захочу, то и вовсе ходить голой. И есть на завтрак каждый день пирожное, запивая его содовой водой. Одним словом, я пользовалась полной свободой, и это вызывало всеобщее порицание. У всех, кроме Джека... По крайней мере до тех пор, пока Шэнтэл его не захомутала. Шэнтэл, понимаешь, всегда стояла где-то за моей спиной и очень хорошо умела несколькими хорошо подобранными словечками обо мне и моей матери дать всем понять, какая я дрянь. Ты и представить себе не можешь, что значит иметь подобную сестричку. По ее милости у меня в школе вечно случались ужасные неприятности. Но мама на самом деле была не такой уж плохой. — Чейенн перешла почти на шепот. — Я любила ее. А она — меня.

Если так, то Чейенн, наверное, повезло в детстве больше, чем ему, Каттеру, в роскошных родительских особняках. Ведь родные — это люди, которые тебя любят. С которыми ты находишь общий язык. Ему всегда хотелось иметь таких любящих родных, которых и он бы любил. А сейчас он хочет любить ее, Чейенн.

— Нам надо уходить, — повторил он.

— Когда ты приплыл на остров, уверенный, что я Мартину не пара, ты даже отдаленно не предполагал, что я нахожусь в самом низу общества. — Она повернулась к нему. — Ну вот, а теперь тебе все известно. Я была дикой невоспитанной девчонкой и такой бедной, что Джек, тоже бедняк, предпочел мне Шэнтэл, хотя вряд ли она так уж ему нравилась. И его измену я восприняла не так, как подобает леди.

— Шшш, — выдохнул Каттер.

Наконец-то он понял, чего она страшится.

Краска смущения залила его шею. Ведь он один виновен в том, что она так мало в него верит. И в том, что она боялась, как бы лачуга матери не вызвала у него презрения к ней и желания отказаться от нее еще раз.

Они взглянули друг другу в глаза. И долго не могли оторвать взгляд, не шевелясь и не произнося ни звука.

Сердце его билось медленно, мучительно.

Он любит ее.

— Чейенн, — тихо и спокойно произнес он, — неужели ты предполагаешь, что все это может иметь для меня хоть какое-то значение?

— Но ведь имело, еще как имело! Ты отнесся ко мне так же пренебрежительно, как и все окружающие. И решил, что я просто доступная девка. Эдакая плебейка. Что со мной можно переспать, а потом, беременную, бросить. А я... я полюбила тебя всей душой. Полюбила по-настоящему. И, когда ты не вернулся, мне хотелось лишь одного — умереть.

По щекам Чейенн потекли слезы. Каттер никогда бы не поверил, что чужая боль может с такой силой отозваться в его сердце.

— Когда ты не вернулся, я поняла, что ты ненавидишь меня не меньше, чем все жители Уэст-Вилла.

— Ничуть не бывало! Просто все так сложилось.

Чейенн, в черном платье, с блестящими роскошными волосами и бледным лицом, была удивительно хороша собой в этот миг. Понимая теперь, как ей тяжело и больно, Каттер вдруг почувствовал, что слезы застилают и его глаза. Ее прелестное личико расплылось перед ним.