Книга Фатерланд - Роберт Харрис

Машина остановилась, и тут же Кребс оказался на тротуаре, открывая дверь:

– Сюда, господа. Прошу.

Марш выбрался из «БМВ» и оглядел улицу. Кребс, возможно, был вежлив, словно вожатый отряда пимпфов, но в десяти метрах позади раскрылись дверцы второго «БМВ» – ещё до того, как он остановился, – и из него высыпали вооруженные люди в штатском. Так же, как на Фриц-Тодтплатц. Ни направленных в живот штыков, ни ругательств, ни наручников. Только телефонный звонок в штаб-квартиру и вежливое приглашение «поподробнее обсудить произошедшее». Кребс также попросил их сдать оружие. Вежливо, но за вежливостью скрывалась угроза.

Штаб-квартира гестапо размещалась в величественном пятиэтажном здании времен Вильгельма, обращенном к северу и никогда не видавшем солнца. Много лет назад, во время Веймарской республики, это похожее на музей здание занимала Берлинская школа искусств. Когда его захватила тайная полиция, студентов заставили сжечь во дворе свои модернистские картины. Этой ночью высокие окна были закрыты плотными сетчатыми занавесками – предосторожность от нападения террористов. За ними, словно в тумане, светились люстры.

Марш ещё раньше решил никогда не переступать этот порог, и до сегодняшней ночи ему это удавалось. В здание вели три каменные ступени. Еще несколько ступеней – и вы попадали в огромный вестибюль со сводчатыми потолками и красным ковром на каменном полу. Всюду сновали люди. В предутренние часы в гестапо всегда было много дел. Из глубины здания раздавались приглушенные звонки, звуки шагов, свистки, крики. Толстяк в форме оберштурмфюрера оторвал нос от стола и равнодушно оглядел их.

Они пошли по коридору, украшенному свастиками и мраморными бюстами партийных вождей – Геринга, Геббельса, Бормана, Франка, Лея и других, изображенных на манер римских сенаторов. Марш слышал, как за ними следовали охранники в штатском. Он взглянул на Йегера, но Макс, сжав зубы, смотрел прямо перед собой.

Снова ступени, ещё один коридор. Ковры уступили место линолеуму. Тусклые стены. Марш определил, что они находились где-то на втором этаже задней части здания.

– Подождите, пожалуйста, здесь, – сказал Кребс. Он открыл массивную деревянную дверь. Замигали и зажглись люминесцентные светильники. Он отступил в сторону, пропуская их вперед. – Кофе?

– Спасибо.

И он ушел. Когда закрывалась дверь, Марш разглядел одного из охранников. Тот, скрестив на груди руки, занял свое место в коридоре. Он ожидал было, что в двери повернется ключ, но не последовало ни звука.

Они находились в своего рода комнате для деловых бесед. В центре стоял грубый деревянный стол, с каждой стороны по стулу и ещё полдюжины стульев у стен. Небольшое окно. Напротив него репродукция портрета Рейнхарда Гейдриха работы Йозефа Витце в дешевой пластмассовой рамке. На полу небольшие бурые пятна, которые показались Маршу засохшей кровью.

Принц-Альбрехтштрассе была черным сердцем Германии, так же хорошо известным, как проспект Победы или Большой зал, но здесь не останавливались автобусы с туристами. В доме №8 – гестапо. В доме №9 – личная резиденция Гейдриха. За углом – сам дворец принца Альбрехта, где размещалась штаб-квартира СД, секретной службы партии. Все три здания соединялись системой подземных переходов.

Йегер пробормотал что-то и рухнул на стул. Марш не нашел что сказать и подошел к окну. Отсюда открывался вид на дворцовый парк, раскинувшийся позади здания гестапо, – темные купы кустов, черные, как тушь, газоны, на фоне неба голые сучья лип. Правее сквозь ветки деревьев просматривался куб «Ойропа-хаус» из стекла и бетона, построенного в двадцатых годах архитектором-евреем Мендельсоном. Партия позволила оставить его как памятник «жалкой фантазии» – потерявшийся среди гранитных монолитов Шпеера, он казался бесполезной игрушкой. Марш вспомнил, как однажды в воскресенье они с Пили сидели в ресторане на крыше этого здания. Имбирная вода, фруктовый торт со сливками, маленький оркестр, игравший – дай Бог памяти – мелодии из «Веселой вдовы», пожилые женщины в замысловатых воскресных шляпках с чашечками тонкого фарфора в крошечных кривых пальчиках.

Большинство людей старалось не глядеть на проглядывавшие сквозь деревья темные здания. Другим же близость Принц-Альбрехтштрассе приятно щекотала нервы – все равно что устроить пикник под стенами тюрьмы. В своих подвалах гестапо было дозволено применять то, что министерство юстиции называло «интенсивным допросом». Нормы были выработаны сидящими в теплых кабинетах цивилизованными людьми и оговаривали присутствие врача. Несколько недель назад на Вердершермаркт был разговор на эту тему. Кто-то слыхал о последней шалости палачей – в член допрашиваемого вводили стеклянный катетер, который потом обламывали.

Струны поют

И говорят:

«Я люблю тебя…»

Марш тряхнул головой, ущипнул себя за переносицу, стараясь сосредоточиться.

Думай.

Он оставил целую кучу улик, каждой из которых было достаточно, чтобы привести гестапо на квартиру Штукарта. Запрашивал личное дело Штукарта. Обсуждал его с Фибесом. Звонил домой Лютеру. Отправился искать Шарлет Мэгуайр.

Он беспокоился об американке. Если ей и удалось благополучно выбраться с Фриц-Тодтплати, гестапо может притащить её сюда завтра. «Несколько ничего не значащих вопросов, фрейлейн… Пожалуйста, что это за конверт?.. Как он к вам попал?.. Опишите человека, который открыл сейф…» Она крепкий орешек, весьма самоуверенна, но в их руках не продержится и пяти минут.

Марш прислонился лбом к холодному стеклу. Окно было плотно заперто. До земли добрых пятнадцать метров.

Позади него открылась дверь. Вошел воняющий потом смуглый детина в рубашке с короткими рукавами и поставил на стол две кружки с кофе.

Йегер, сидевший со скрещенными на груди руками, глядя на ботинки, спросил:

– Сколько ещё ждать?

Человек пожал плечами – час? ночь? неделю? – и вышел. Йегер попробовал кофе и скорчил гримасу.

– Свиные ссаки.

Раскурил сигару, пуская кольца, потом задымил во всю комнату.

Они поглядели друг на друга. Немного погодя Макс произнес:

– Знаешь, а ведь ты мог выбраться.

– И оставить тебя с ними? Не скажу, что это была бы честная игра.

Марш отхлебнул кофе. Он был чуть теплый. Трубка светильника мерцала, шипела, в голове стучало. Так вот что они сделают с тобой. Оставят до двух-трех часов ночи, пока ты совсем не обессилеешь и не утратишь способность обороняться. Он знал эту игру не хуже их.

Он проглотил отвратительный кофе и закурил сигарету. Что угодно, лишь бы не заснуть. Виноват перед женщиной, виноват перед другом.

– Дурак я. Не надо было втягивать в это дело тебя. Извини.

– Забудь об этом, – ответил Йегер, разгоняя ладонью дым. Он наклонился и тихо произнес: – Позволь мне взять мою долю вины на себя, Зави. Примерный член НСДАП партайгеноссе Йегер, вот он. Коричневая рубашка. Черная рубашка. Всякая, черт возьми, рубашка. Двадцать лет отданы святому делу – не запачкать собственную задницу. – Он сжал колено Марша. – Заработал привилегии, которыми можно воспользоваться. – Наклонив голову, он зашептал: – Ты у них на заметке, друг мой. Одинокий. Разведенный. Они с тебя живьем сдерут шкуру. А с другой стороны – я. Приспособленец Йегер. Женат на обладательнице Почетного креста «Германская мать». В бронзе, ни больше ни меньше. Может быть, не такой уж хороший работник…