Книга Казароза - Леонид Абрамович Юзефович

— Вы с любой продавщицей будете любезничать, а на близких вам наплевать!

В итоге все снова двинулось по накатанной колее, под рев магнитофона из Катиной комнаты. В таких случаях внучка врубала его на полную мощность.

Бабушка сидела за столом пьяненькая, растрепанная. Кто-то из соседей угостил ее кумышкой. Когда Вагин ввел Свечникова в комнату, она объявила:

— Сейчас, ребятки, я вам спою.

Вагин поднял ее со стула, перетащил за занавеску и уложил на кровать. Оттуда она им и спела:

Я не мать с отцом уби-ила,

За что в каторгу пошла.

Я студента полюби-ила,

С ним политику вела.

— Смотри-ка! — удивился Свечников.

— Это революционная песня, — из-за занавески сообщила бабушка и продолжила:

Ой вы, пташки-канарейки,

Не летайте высоко!

Я сама про это знаю,

Нас сошлют с ним далеко.

Нас сошлют на край Сибири,

Где могила Ермака.

На ней камушек тяжелый,

Девяносто шесть пудов.

Почему такой тяже-олый?…

Она прервалась и спросила:

— Ну? Почему такой тяжелый, знаете?

— Нет… — вздохнул Свечников и посмотрел на Вагина. — Ты знаешь?

Вагин процитировал из «Воздушного корабля»:

Лежит на нем камень тяжелый,

Чтоб встать он из гроба не мог.

— Это Лермонтов, про Наполеона, — сказал Свечников. — А тут про Ермака.

— Разницы никакой.

Бабушка с кровати подтвердила эту мысль:

Потому такой тяже-олый,

Ермак воин грозный был.

— Встанет, так всем головы поотрывает. Ему что большаки, что колчаки, — прокомментировала она свой номер и затихла.

Вадим достал припрятанную за бумагами сумочку, положил ее на стол и отошел к окну, оставив Свечникова наедине с тем, что должно было рассказать ему о Казарозе все самое важное. Ключи ко всем ее женским тайнам хранились в этом лаковом баульчике. Так, во всяком случае, считала Надя.

Очерк «Под гнетом» был ей возвращен, взамен Вагин получил тетрадку, в которую она вписывала впечатления от прочитанных книг. Наде хотелось, чтобы он представлял себе ее духовный багаж и с учетом этого мог бы впредь направлять ее чтение.

Первая запись, помеченная январем 1918 года, была следующая:

«До самозабвения увлекаюсь „Маленькой сеньорой“ Маровского. В своей жизни я встречаю всего вторую такую прелестную книгу. Первая была трилогия Аверьяновой, если считать за одну все три книги: „Иринино счастье“, „На заре жизни“ и „Весеннюю сказку“, но „Маленькая сеньора“ нравится мне даже больше, потому что в характере главной героини, Феи Дель-Рива, я узнаю свой характер.

Она рано осталась без родителей, как я без отца, и жила у тетки, своей опекунши, которую иногда заменял граф Данеборг. Ему было 37 лет, и он годился в отцы 18-летней девушке. У графа по недоразумению была невеста, но он ее не любил, а до безумия любил Фею. Она тоже любила его не меньше, однако об этом никто не знал, кроме тетки. Фея с графом никак не могли выяснить отношения. Она пребывала в уверенности, будто он любит свою невесту, а он думал, что она влюблена в князя Василия. Оба по отдельности сходили с ума от любви и ревности, но молчали. Наконец граф увидел, что он для невесты не что иное, как титулованный денежный мешок, и порвал с ней, все более и более любя Фею.

Тем временем приближался срок получения им громадного наследства, получить которое он мог только будучи женатым. Такое было условие. Тогда Фея великодушно предложила ему жениться на ней, Фее, получить наследство, а потом развестись. Она полагала, что граф продолжает любить бывшую невесту, потому что та всем говорила, будто не он с ней порвал, а она с ним. Разумеется, храф был на верху блаженства, но увы, после свадьбы Фея вела себя с ним еще сдержаннее, чем раньше, т. к. горничная насплетничала ей, что каждый вечер, лежа в постели, он целует карточку бывшей невесты. В свою очередь, граф тоже не смел подступиться к жене поближе, будучи убежден, что она не в силах забыть князя Василия. Спали они, естественно, в разных комнатах.

В конце концов, Фея дошла до того, что написала тетке слезное письмо с просьбой отдать ее в монастырь. Тетка приехала, поговорила с графом, показала ему письма Феи к ней, тетке, из чего тот узнал всю душу своей жены. Сейчас же он помчался к ней, и у них произошло долгожданное объяснение. Оказалось, что фотокарточка, которую граф украдкой целовал перед сном, была с самой же Феи…

Через улицу, возле забора, щипала траву соседская коза Билька с обломанным рогом. Теперь даже в интеллигентных семьях не считалось зазорным держать деревянную скотинку. С ней и молочко есть ребятишкам, и желтая, твердая, как масло, сметана. Вагин хорошо знал ее несравненный вкус в весенних крапивных щах.

Козий загон над Камой, в прошлом сад имени Александра I, был столицей этого племени. Там они жировали десятками, привязанные ко всему, вокруг чего можно захлестнуть веревку. Иногда их караулили маленькие хозяйки с хворостинами, но вообще-то коз воровали редко. Дорогу домой они умели находить не хуже кошек, поэтому пользовались обычно полной свободой. Розовоглазые белянки, как эта, чернухи с серебристым ворсом на вымени, пегие, черно-пегие, бодливые и смирные, чистюли и в свалявшейся шерсти, с репьями под брюхом, меченные повязанными на рогах цветными нитками или пятнами чернил на шее, они паслись на обочинах улиц, глодали деревья в общественных садах, объедали с заборов афиши и всюду оставляли свои катуки. Бабушка уверяла, что их нужно класть в уши, если угоришь.

Недавно Свечников вышел в губисполком с предложением: разрешить выпускать коз только на окраинах, а тех, что без присмотра бродят по центру города, арестовывать, запирать в специальном сарае, на шею каждой арестантке вешать номерок и в особом формуляре под этим номером писать ее приметы. Получить пропажу хозяева смогут лишь в том случае, если верно укажут приметы. Предлагалось также взимать штраф по пятьсот рублей с головы.

Недели на две Свечников со страстью отдался этой идее. В проекте козьей кутузки, с которым он дошел до каких-то высоких кабинетов, фигурировал Кампанелла с его Городом Солнца, где на улицах должна была царить образцовая чистота. Оказывается, великий утопист планировал, что солярный Совнарком, именуемый Советом Тридцати, даже при отсутствии дворников будет поддерживать порядок сочетанием революционной строгости с широкой самодеятельностью народных масс.

Поражала легкость, с какой Свечников сочиняет подобные бумаги. Его демагогия была невинной, как птичий щебет. В мае он ходил войной на гарнизонную столовую с белым хлебом исключительно для комсостава, и все народные вожди от Спартака до Поля Лафарга по первому зову являлись ему на помощь.

Сейчас он что-то самозабвенно строчил в своем блокноте. Покосившись на него, Вагин снова обратился к Надиной тетрадке, закрыл ее, открыл с конца и прочел последнюю запись: