Книга Только не говори маме. История одного предательства - Тони Магуайр

Дети, лежавшие со мной в палате, с нетерпением поглядывали на часы, ожидая, когда в назначенное время двери распахнутся, чтобы впустить улыбающихся родителей с подарками в виде игрушек, книг и фруктов. Я тоже поворачивала голову, устремляя взгляд на двери, пытаясь отыскать глазами маму.

Как только двери распахивались, она спешила ко мне, окутанная облаком духов, садилась у моей кровати, брала мою руку, смахивала волосы с моего лица, целовала меня, публично демонстрируя нежность. Улыбка, с которой смотрел на меня отец, выдавала его обеспокоенность, в то время как медсестрам он расточал улыбки иной окраски, и они неизменно вызывали у них живую реакцию.

Мама говорила, как я напугала ее. Но теперь я оказалась в хороших руках и должна была пойти на поправку. В больнице, как я поняла, мне предстояло пробыть несколько недель, и не просто в больнице, а на больничной койке. Она сказала, что у меня очень серьезная почечная инфекция и мне показана диета из глюкозы и ячменного отвара. Еще мама рассказывала, что дома без меня очень тоскливо, Джуди скучает по мне, но все надеются на мое скорейшее выздоровление.

Когда мама говорила, я старалась смотреть только на нее, пока тяжелый взгляд отца не заставлял меня оторваться от ее лица и заглянуть в его глаза. На его губах застыла улыбка заботливого отца, но в глазах отражался совсем другой отец, которого никто, кроме меня, не знал и не видел.

Постепенно ко мне возвращались силы и интерес к окружающему миру. Хотя все еще прикованная к постели, я уже могла сидеть, опираясь на подушки, которых по прошествии трех недель стало втрое больше. Теперь, когда в глазах уже не ощущалось тяжести, чтение снова приносило радость. Дважды в неделю я с нетерпением ждала, когда приедет тележка с книгами. В первый приезд книжной лавки, когда я сказала библиотекарю, что люблю детективы, то удостоилась презрительного взгляда и неодобрительных комментариев по поводу столь недетского выбора. Тем не менее мы все-таки остановились на Агате Кристи, начав с расследований Томми и Таппенс и постепенно переходя к мисс Марпл и Эркюлю Пуаро. Мне повезло, что Агата оказалась плодовитой писательницей, и я не знала сбоев в поставках ее романов.

В рутине больничной жизни была своя прелесть. Ранним утром лежачим больным приносили судна. Мы громоздились на них, словно курицы на насест, и морщились, зная, что содержимое этих холодных металлических контейнеров будет тщательно изучено медсестрой, прежде чем их унесут. Затем несли бидоны с водой для утреннего подмывания и тогда, из соображений приличия, койки задергивали шторами.

Далее следовал завтрак. Моим соседям подавали богатые белком яйца и ржаной хлеб, от чего у меня текли слюнки, но я получала лишь чашку сероватой тягучей глюкозы.

Только после того как уносили подносы с завтраком, я могла достать книгу и пуститься в собственное расследование, пытаясь отыскать разгадку и изобличить преступника, прежде чем это сделает ловкий детектив. Увлеченная чтением, я даже не замечала постоянной суеты, царящей в палате. Медсестры в голубой и белой униформе сновали взад-вперед, шурша своими белыми тапочками по серому полу; болтали между собой выздоравливающие дети, звенели металлическими кольцами шторы, которые задергивали вокруг коек тех, кто был слабее меня.

Запах ланча будоражил мои ноздри. Мне, лишенной белка, всякая еда казалась вкусной. Я с завистью смотрела на подносы, которые несли другим детям, в то время как мне подавали лишь отвар.

— Пей, Антуанетта, — бодро командовала медсестра, когда я с отвращением разглядывала неаппетитную жидкость. — Тебе это полезно.

Но я хотела настоящей еды.

— Тебе станет лучше, и ты сможешь вернуться домой.

Мне хотелось пирожных, конфет, мороженого, жареных тостов, смазанных желтым сливочным маслом и пастой «Мармайт». Все эти лакомства стояли у меня перед глазами, а воспоминания об их вкусе вызывали бешеное слюноотделение. И я ложкой запихивала в рот мерзкую массу, заставляя себя глотать. Процесс выздоровления с его строгой диетой и бесконечными уколами оказался долгим и трудным испытанием.

После ланча перестилали постельное белье, натягивая простыни так сильно, что трудно было пошевелиться. И вот такие неподвижные, с аккуратно расчесанными волосами, мы лежали в ожидании визита смотрительницы.

Распахивались двери, и в палату заходила матрона в окружении свиты врачей, старшей медсестры и нянечек. Накрахмаленный кружевной воротник заставлял ее голову в белом колпаке держаться прямо. Величественной походкой она шла по палате, останавливаясь у подножия каждой койки и спрашивая у запеленатого ребенка, как он себя чувствует. Выслушав дежурную фразу: «Очень хорошо, спасибо», она следовала дальше, пока не совершала полный обход.

Затем двери снова распахивались, и, вместе с ее королевским выходом, раздавался коллективный вздох облегчения и у персонала, и у пациентов. Руки вылезали из-под одеял, тела перемещались в удобные позы, и наступало время послеобеденного сна, предшествующего часам приема посетителей.

Ночь всегда приходила слишком быстро, как мне казалось, вечно вторгаясь в мои детективные расследования и мешая разоблачить преступника, которым оказывался самый безобидный персонаж книги. Но как бы я ни протестовала против такого вмешательства в мои воображаемые приключения, обычно быстро проваливалась в безмятежный сон. Лишь в редких случаях, когда привозили ночного пациента, я просыпалась. И вот в одну из таких ночей я впервые увидела младенца.

Меня разбудил звон колец на шторках за две кровати от меня, и я, открыв сонные глаза, увидела маленькое тельце с головой монстра, как подсказало мое детское воображение. Голова была совершенно лысой и такой большой, что любое ее движение, казалось, могло сломать хрупкую шею. Настенная лампа отбрасывала тусклый оранжевый свет на больничную койку. Женщина склонилась над ней, ее рука коснулась крохотных детских пальчиков, а потом шторки задернули, и я снова провалилась в беспокойный сон.

В течение двух дней шторки вокруг той кровати оставались задернутыми, врачи и медсестры периодически заходили в этот бокс, но всегда плотно задвигали шторы, мешая нам разглядеть, что же там происходит. На третью ночь, как будто во сне, я снова увидела женщину, и по ее позе догадалась, что она опечалена. Я увидела, как ночная медсестра взяла на руки сверток, понесла его к двери, а потом свет погас, и мои глаза снова закрылись.

На следующее утро шторки были раздвинуты, пустая койка аккуратно застелена, и от младенца не осталось и следа. Детская интуиция подсказала мне, что он умер. Но я знала, что не стоит расспрашивать об этом.

Каждый день, после дневного сна, я наблюдала за детьми, которые с нетерпением смотрели на двери палаты, ожидая прихода родных. Я видела, как загорались радостью их лица, как они тянули руки для объятий, слышала их восторженные крики и с особой остротой ощущала собственный ужас. Лежа на больничной койке, я не могла избежать отцовского взгляда, как не могла избавиться и от страха перед ним.

Прошло шесть недель моего пребывания в госпитале, когда отец явился один. Воспоминания, которые слегка развеялись рутиной больничной жизни, снова ожили в моем сознании, и пальцы судорожно схватились за простыню.