Книга Королева Марго - Александр Дюма

– Вот он! Вот он! – кричали они.

Коконнас стоял посреди улицы, и, поняв, что ему грозит опасность оказаться среди четырех противников, атаковавших его одновременно, он с легкостью серны – а на серн он частенько охотился в горах – сделал большой скачок назад и прислонился спиной к стене дворца Гизов. Обезопасив себя таким образом от разных неожиданностей, он занял оборонительную позицию и вновь обрел свою насмешливость.

– Эге-ге! Папаша Меркандон! Вы что, не узнаете меня? – спросил он.

– Ах, негодяй! – воскликнул старый протестант. – Я тебя прекрасно узнал! Ты хочешь убить меня, друга и компаньона твоего отца?

– И его заимодавца, не так ли?

– Да, и его заимодавца, как ты говоришь.

– Я и пришел уладить наши счеты, – заметил Коконнас.

– Хватай! Вяжи его! – крикнул старик сопровождавшим его молодым людям, которые по его приказу бросились к стене.

– Одну минуту, одну минуту! – со смехом сказал Коконнас. – Чтобы арестовать человека, надо иметь приказ о взятии под стражу, а вы и не подумали попросить его у прево.

С этими словами он скрестил свою шпагу со шпагой ближайшего к нему молодого человека и первым же выпадом отрубил ему кисть руки, державшей рапиру. Несчастный взвыл от боли и отскочил.

– Готово дело! – крикнул Коконнас.

В то же мгновение окно, под которым Коконнас нашел укрытие, со скрипом отворилось. Коконнас отбежал, опасаясь атаки и с этой стороны, но вместо нового врага в окне показалась женщина, а вместо смертоносного оружия, которому он изготовился дать отпор, показался букет цветов, который упал к его ногам.

– Женщина?! Вот как! – сказал он. Он отсалютовал даме шпагой и нагнулся, чтобы поднять букет.

– Берегитесь, берегитесь, храбрый католик! – крикнула дама.

Коконнас выпрямился, но недостаточно быстро, и кинжал другого племянника Меркандона, прорезав плащ пьемонтца, нанес ему рану в другое плечо.

Дама пронзительно вскрикнула.

Коконнас, одним жестом и поблагодарив ее и успокоив, бросился на второго племянника; тот отвел удар, но при второй атаке поскользнулся в луже крови. Коконнас бросился на него с быстротой барса и пронзил ему грудь.

– Отлично! Отлично, храбрый рыцарь! – воскликнула дама из дворца Гизов. – Отлично! Сейчас я вышлю вам подмогу.

– Не стоит беспокоиться, сударыня! – отвечал Коконнас. – Если это вас интересует, то лучше досмотрите до конца, и вы увидите, как расправляется с гугенотами граф Аннибал де Коконнас.

В это время сын старика Меркандона почти в упор выстрелил из пистолета в Коконнаса, и тот упал на одно колено.

Дама в окне вскрикнула, но Коконнас встал на ноги – он упал на колено, чтобы избежать пули, которая просверлила стену в двух футах от прекрасной зрительницы.

Почти одновременно в окне жилища Меркандона раздался яростный крик, и какая-то старуха, поняв по белому кресту и белой перевязи, что Коконнас – католик, швырнула в него цветочный горшок и попала ему в ногу выше колена.

– Прекрасно! – сказал Коконнас. – Одна бросает мне цветы, другая – горшок. Если так будет продолжаться, то разнесут и оба дома.

– Спасибо, матушка, спасибо! – воскликнул юноша.

– Валяй, жена, валяй! – крикнул старый Меркандон. – Только не попади в нас!

– Подождите, подождите, господин де Коконнас, – крикнула дама из дворца Гизов, – я прикажу стрелять из окон.

– Вот как! Да это целый женский ад, где одни женщины за меня, а другие – против! – сказал Коконнас. – Пора кончать, черт побери!

Обстановка и впрямь сильно изменилась, и дело явно шло к развязке. Против Коконнаса, который, хотя и был ранен, но находился в самом расцвете своих двадцати пяти лет, который привык к боям и которого три-четыре царапины не столько ослабили, сколько обозлили, остались только Меркандон и его сын – старик на седьмом десятке лет и юноша лет семнадцати, бледный и хрупкий блондин; он бросил свой разряженный, ставший бесполезным пистолет и, весь дрожа, размахивал своей шпажонкой, которая была наполовину короче шпаги пьемонтца; отец, вооруженный лишь кинжалом и разряженной аркебузой, звал на помощь. В окне напротив старая женщина, мать юноши, держала в руках кусок мрамора и собиралась запустить им в Коконнаса. А Коконнас, возбужденный угрожающими действиями с одной стороны и поощрениями с другой, гордый своей двойной победой, опьяненный запахом пороха и крови, озаренный отсветами горящего дома, воодушевленный мыслью о том, что сражается на глазах у женщины, чья красота, казалось ему, была достойна ее высокого титула, Коконнас, подобно последнему из Горациев[8], почувствовал, что силы его удвоились, и, заметив нерешительность юного противника, подскочил к нему и скрестил свою страшную окровавленную рапиру с его шпажонкой. Двумя ударами он выбил ее у него из руки. Меркандон постарался оттеснить Коконнаса с таким расчетом, чтобы метательные снаряды, брошенные из окна, могли попасть в него наверняка. Но чтобы остановить двойное нападение – нападение Меркандона, пытавшегося пронзить его кинжалом, и нападение старухи матери, уже готовой бросить камень и размозжить ему череп, Коконнас схватил своего противника в охапку и, сдавив его в своих геркулесовых объятиях, начал подставлять его, как щит, под все удары.

– Помогите, помогите! – кричал юноша. – Он раздавит мне грудь! Помогите, помогите!

Голос его переходил в глухое, сдавленное хрипение. Меркандон прекратил угрозы и начал умолять:

– Пощадите! Пощадите, господин де Коконнас: ведь это мое единственное дитя!

– Мой сын! Мой сын! – кричала мать. – Это надежда нашей старости! Не убивайте его, сударь! Не убивайте!

– Ах, вот как! – разразившись хохотом, воскликнул Коконнас. – Не убивать? А что он хотел сделать со мной своим пистолетом и шпагой?

– Сударь, – продолжал Меркандон, умоляюще складывая руки, – у меня есть денежное обязательство, подписанное вашим отцом, – я вам верну его; у меня десять тысяч экю золотом – я отдам их вам; у меня есть фамильные драгоценности – они будут ваши, только не убивайте, не убивайте его!

– А у меня есть любовь, – вполголоса сказала дама из дворца Гизов, – я обещаю ее вам!

Пьемонтец на мгновение призадумался.

– Вы гугенот? – неожиданно обратился он к юноше.

– Да. – пролепетал мальчик.

– Тогда – смерть тебе! – ответил Коконнас, нахмурив брови и поднося к груди противника остро отточенное лезвие.

– Смерть! – воскликнул старик. – Мое несчастное дитя!

Раздался вопль старухи матери, проникнутый такой глубокой скорбью, что пьемонтец приостановил исполнение своего жестокого приговора.