Книга Подонок. Я тебе объявляю войну! - Елена Алексеевна Шолохова

будет.

— Откуда тебе знать, что для меня лучше? И почему я должна уходить? Мне, может, не хочется. Мне, может, очень понравилось в вашей распрекрасной гимназии.

— Это уже твои проблемы. И их будет гораздо больше, если не уйдешь. Это не угроза, а просто факт.

— Почему я должна уходить? — повторяю свой вопрос. — Только потому что ты так решил?

— Ты ведь, вроде, не дура. В математике вон рубишь, а простых вещей не догоняешь. Ты пролезла туда, где тебя не ждали и не хотели, где ты не нужна и никому не нравишься. Это все равно что вломиться в чужой дом и заявить, что будешь теперь там жить. Но это не твой дом. И из наших никто не будет с тобой даже общаться, потому что ты…

Он замолкает на полуслове.

— Второй сорт?

Смолин снова подходит к кровати, только теперь у него в руках стопка с одеждой. Голубые джинсы, белая футболка, серая толстовка. Всё это он небрежным жестом кидает на кровать.

— Видишь, ты и сама, оказывается, всё понимаешь. Одевайся.

Пропускаю мимо ушей очередное его оскорбление.

— Что это? А где моя одежда?

— Считай, что это твоя одежда, — кивает он на свои вещи. — Не нравится? Можешь идти как есть.

И Смолин выходит из комнаты.

28. Женя

В ванной умываюсь и чищу зубы, выдавив пасту на палец. Стараюсь, конечно, сохранять спокойствие и не поддаваться панике, но то и дело к горлу подкатывает противная тошнота. Как я могла так тупо попасть? Ведь знала же, на что способны мои новые однокласснички.

Бросаю взгляд в большое зеркало. Просто мечта поэта! На голове — воронье гнездо. Лицо бледное до синевы. А в вещах Смолина я просто утопаю. Особенно толстовка на мне висит чуть не до колен. Да и плевать, было бы перед кем красоваться.

— Э, ты там уснула? — слышу грубый окрик Смолина.

Ненавижу его!

Выхожу из ванной несчастная и злая. Псих уже полностью одет и собран. Стоит в коридоре, подпирая спиной стенку, держит руки в карманах ветровки и разглядывает меня. Нагло и высокомерно.

— Вон кроссы мои старые надень, — указывает он кивком на пару белых кроссовок найк. — И поехали. Подкину тебя до дома.

Ситуация абсурдна до безумия! Он только что самым подлым образом сфотографировал меня, унизил, опустился до шантажа, да попросту загнал в тупик. И тут же дает мне свою одежду и предлагает подбросить до дома. Где тут логика? Где во всем этом хоть какой-то смысл? Бред какой-то!

Однако я очень хочу домой. Поэтому молча сую ноги в его кроссовки, даже не расшнуровывая их, и выхожу следом из квартиры в подъезд. Смолин не ждет лифт, а сразу сворачивает к лестнице. И мне приходится идти за ним, точнее, плестись, потому что его кроссовки едва не сваливаются с меня на ходу.

— Я завтра отдам тебе твою одежду и обувь, — говорю ему.

— Зачем? — не оборачиваясь, отвечает он, быстро сбегая по ступеням. — После тебя я все равно это носить не буду. Так что можешь оставить себе или выброси.

— Как скажешь, — с деланным равнодушием отвечаю я, заставляя себя не обращать внимание на его очередное оскорбление. Хотя, конечно, очень неприятно, очень… Почему он так пытается меня унизить? И почему меня это так задевает?

— И потом, — уже снизу громко добавляет он: — Я рассчитываю, что мы тебя больше уже не увидим… ни завтра, ни послезавтра, никогда…

— Не надейся.

Но Смолин меня не слышит. Я отстаю от него на несколько пролетов. Он уже хлопает подъездной дверью, а я все еще спускаюсь с третьего этажа.

— Шевелись, а? — раздражённо бросает Смолин, когда наконец выползаю на улицу.

Сажусь в его Порше, пристегиваюсь как порядочная и тут вспоминаю, что у меня при себе нет ни сумки, ни телефона, ни ключей от дома.

— А где мои вещи? — спрашиваю Смолина.

— Шмотье твое? У Меркуловой, наверное.

— А моя сумка? Там телефон, ключи… там всё… Я даже домой не попаду.

Грубо выругнувшись, он набирает Меркулову, причем включает вызов на громкой связи.

Она отвечает почти сразу.

— Привет, Стас! — голос ее звучит напряженно и в то же время заискивающе.

— Полин, вещи новенькой… сумка там ее, телефон… у тебя?

— Да, вроде… Посмотреть? — спустя паузу снова подает голос: — Сумка точно здесь, а где ее тряпье — не знаю. А что?

— А ты сама всё еще там? За городом? Никуда не собираешься?

— Нет, у нас же сегодня уроки с одиннадцати. Но я, может, вообще не пойду, что-то мне…

— Я к тебе скоро заеду, — перебивает Смолин. — За ее вещами.

— Да? — удивляется она. — Ну ладно. А сама Швабра где?

— Рядом со мной сидит, — преспокойно отвечает он.

— Ой, ну пока тогда, — быстренько сворачивает разговор Полина.

Я стараюсь не подать вида, но скулы предательски вспыхивают. Когда Соня называла меня в классе этим тупым словом, было ведь плевать. Абсолютно. Меня даже смешили ее потуги выпятить свое значимость таким глупым способом. Сейчас же оно вдруг болезненно обожгло. Сама не знаю, почему. В их диалоге как-то обидно и унизительно всё это прозвучало.

— Тащись теперь из-за тебя опять к Меркуловой, — высказывает свое недовольство Смолин и с мрачной миной смотрит на часы. — И так всё утро с тобой торчу, будто делать мне больше нечего.

— Оу! — у меня даже смешок от изумления вырывается. — То есть это моя вина, что ты тут со мной торчишь? Что вы меня затащили на свою проклятую вечеринку и накачали чем-то до беспамятства? Что я очнулась не дома у себя, а черт знает где?

Он окидывает меня насмешливым взглядом.

— Да кто тебя куда затаскивал? Тебя позвали — ты помчалась. И что значит — накачали? Тебе что, силой что-то в рот заливали? Сама пришла, сама выпила. Всё сама. Добровольно. Так что не ной теперь.

— Ну так и ты меня привез оттуда добровольно. Так что сам не ной.

Смолин тут же вспыхивает:

— Капец, ты охреневшая! Да ты хоть знаешь, что бы там с тобой было, если б я тебя не увез?

— И что?

— По рукам бы пошла, — хмуро отвечает он. — Но сначала, конечно, тебе бы полноценную фотосессию устроили во всей красе. Может, еще как-нибудь поглумились бы. Поверь, фантазии у наших бы хватило…

— Так я тебя благодарить теперь должна? — едко спрашиваю я. Как будто он сам меня не сфоткал, спаситель!

— Нахрен мне нужна твоя благодарность, — кривится он. Выезжает за город и быстро набирает скорость.

— И зачем тогда ты