Книга С нами или без нас: Естественная история будущего - Роб Данн

class="p1">Когда ребенок строит в ручье запруду из палок, он какое-то время управляет течением воды. Ручей останавливается. Все сухо и под контролем. Но потом вода начинает переливаться через маленькую дамбу. Вскоре бывший ручей уже несется по старому руслу и на миг превращается в бурный поток. Зачастую в своих попытках контролировать все и вся мы привносим в ход вещей переменчивость. Стремясь управлять миром и превратить его в менее вариативный, мы, напротив, в краткосрочной перспективе делаем его более нестабильным – по крайней мере, для некоторых видов. А в долгосрочной превращаем его в более непостоянный для самих себя, ибо множество наших частных решений – выбор машин, на которых мы ездим, путешествий, в которые отправляемся, еды, которой питаемся, количества детей, которых рожаем, – выливается в поток парниковых газов, выбрасываемых в атмосферу и меняющих климат. И нам стоит задаться вопросом: как же мы собираемся реагировать на эту переменчивость – как ворона или как приморская овсянка?

Размышляя на эту тему, полезно для начала узнать, что, согласно недавним исследованиям, млекопитающие вроде нас не являются исключением из закона когнитивного буфера. Исследование, призванное выяснить, какие млекопитающие с большей вероятностью смогут выжить, оказавшись в регионах, отличающихся условиями от тех, где они эволюционировали, то есть в новых для себя, показало, что наибольшими шансами преуспеть в такой ситуации обладают животные с большим мозгом{102}. В результате оказывается, что млекопитающие, которых мы распространили по миру вместе с собой и которых невольно продвигаем вперед своим стремлением все контролировать, – это животные с изобретательным интеллектом.

Изучая приматов, ученые традиционно уделяют интеллекту особое внимание – во многом это объясняется тем, что люди таким образом пытаются лучше понять самих себя. Мы вопрошаем: «Кто я?» – и за ответами обращаемся к обезьянам. Когда дело касается приматов, все несколько сложнее, чем с птицами или млекопитающими в целом, но все же не так уж сложно. Давайте остановимся на этом подробнее.

Первая сложность состоит в том, что, за исключением видов нашего собственного рода, нельзя сказать, что приматы ушли за границы наиболее предсказуемых в климатическом плане областей Земли. (По этой причине, вероятно, многим видам приматов предстоит несоразмерно пострадать в ходе грядущего изменения климата.) Разумеется, люди – приматы с самым большим мозгом, причем мы живем в самых непредсказуемых климатических условиях. Но изучение самих себя – дело непростое. Четкости нашего восприятия мешает то, что мы выступаем частью истории, которую изучаем: мы рассматриваем предмет с излишне близкого расстояния. Изучение ключевых факторов, повлиявших на эволюцию крупного человеческого мозга, немного напоминает попытки рассмотреть в зеркале собственный затылок: в принципе это возможно, но ракурс будет искаженным. Поэтому гораздо проще анализировать нечеловекообразных обезьян.

У африканских нечеловекообразных обезьян, как и у мозговитых птиц, относительный размер мозга таков, что требует существенных затрат энергии. С учетом сказанного можно выдвинуть два конкурирующих объяснения того, как переменчивость и непредсказуемость климата могут соотноситься с размером мозга, а следовательно, и с изобретательным интеллектом. Первое предполагает, что у приматов, как и у птиц, в непостоянном климате мозг должен увеличиваться в размерах: большой мозг и его когнитивные мощности обеспечивают буфер, защищающий от напастей. Второе объяснение, напротив, исходит из того, что если неустойчивость климата оборачивается дефицитом пищи, то мозг приматов должен уменьшаться в объеме относительно всего тела, так как основательно вкладываться в него будет трудно. По этой версии, эволюция должна привести приматов к сокращению размеров мозга и повышению плодовитости.

Эти варианты можно рассмотреть, принимая во внимание не только размер мозга, но и то, какие возможности мозг открывает перед приматами: например, в какой мере он обеспечивает суточное потребление калорий и питательных веществ, невзирая на причуды среды и климата. Идея здесь в том, что примат, обладающий инновационным интеллектом, найдет способ наедаться досыта даже в трудные времена. Другими словами, умный примат теоретически способен к таким же трюкам, в каких поднаторели мои знакомые серые вороны из Копенгагена. Он ест картошку фри, когда в наличии картошка, и орехи, когда доступны орехи. Недавно ученые проверяли эту гипотезу: констатировав определенные отличия приматов от птиц, они также нашли и заметное сходство. На практике мозг приматов в переменчивом климате по сравнению с климатом устойчивым чаще всего оказывается небольшим – и, следовательно, требует меньше калорий. Такое наблюдение вполне согласуется с представлением о том, что «содержание» большого мозга – дело затратное и порой, когда условия жизни становятся совсем тяжелыми, игра не стоит свеч. Вместе с тем как раз приматы с крупным мозгом потребляют постоянное количество калорий независимо от климатических скачков{103}.

Иначе говоря, в переменчивых условиях приматом можно быть, имея либо небольшой и «недорогой в обслуживании» мозг (а зачастую и некрупное тело), либо же большой мозг, способный к изысканию все новых и новых способов добычи достаточного количества калорий. Среди наиболее склонных ко второму варианту – мартышки, павианы и шимпанзе. Возьмем для примера шимпанзе, о которых у нас больше всего данных: они способны, где бы ни находились, во влажном лесу или саванне, придерживаться одной диеты: они запоминают, где растут плодовые деревья и когда плодоносят. Также шимпанзе пользуются своим мозгом, чтобы изготавливать орудия, позволяющие добывать еду, до которой они иначе не добрались бы, – это водоросли, мед, насекомые и даже мясо. Моя коллега Эмми Келен из Института эволюционной антропологии общества имени Макса Планка недавно показала, что шимпанзе чаще всего применяют орудия там, где условия среды непредсказуемы{104}. Например, в сенегальской области Фонголи эти приматы приноровились добывать мясо даже там, где вообще нет излюбленной добычи: они изготавливали копья и загоняли их в дупла, где спали галаго[12].

Опираясь на такую же изобретательность и способность применять орудия, человеческий мозг эволюционировал, все увеличиваясь в размерах. Со столь крупным мозгом человеку удавалось нивелировать последствия изменчивости природных условий. Это, конечно, не означает, что на эволюцию нашего мозга влиял исключительно климат (точно нет); речь о том, что наша история, как представляется, похожа на истории многих других видов. Мы выбрали торную дорогу.

Закон когнитивного буфера имеет очевидную практическую значимость: он помогает разобраться в том, какие виды будут процветать в завтрашнем изменчивом мире. На фоне постоянного потепления преуспеют виды, которые способны справляться с такими условиями, – те, кто освоил правильные климатические ниши. Теплый и влажный климат будет благоприятствовать видам, чьи ниши предполагают тепло и влажность, а теплый и сухой – видам, ниши которых приспособлены к теплу и сухости. Очень холодный климат придется по душе видам, чьи ниши предполагают сильный мороз, – если, разумеется, в ближайшем будущем на Земле еще останутся зоны крайнего холода. (Но, скорее всего, их не останется.) Что же касается переменчивых условий, то они будут благоприятствовать широкому спектру видов, ниши которых допускают климатическое непостоянство. Новый мир все больше будет превращаться в место для ворон и крыс и все меньше – для приморских овсянок и тысяч им подобных.

Другое следствие этого закона связано не с животными видами, а с человеческими обществами. Как напоминают Марцлуфф и Энджелл, «в древней скандинавской мифологии вороны упоминаются в роли полезных информаторов»{105}, а первые жители северо-западного побережья Северной Америки видели в них «мотивирующую силу». Подобные воззрения разделяли и коренные народы Крайнего Севера. Возможно, проницательность этих мудрых птиц пригодится нам и сегодня. Но как может выглядеть исходящая от них мотивация? Как нам жить по-вороньи?

В далекие времена, когда люди были охотниками и собирателями и жили небольшими общинами, они пользовались тем же типом интеллекта, который широко применяет ворона. Особенно ярко это проявлялось на переменчивых и непредсказуемых просторах Крайнего Севера, Северной Америки и Австралии. В тех местах и в те эпохи люди справлялись с новыми условиями с помощью изобретательности, похожей на воронью. Фактически во многих регионах, где инновационный интеллект давал преимущество людям, он помогал и воронам тоже – вплоть до того, что в человечьих и вороньих повадках повторялись некоторые черты. На юго-западе современных Соединенных Штатов коренные народы собирали те же кедровые орешки, что