Книга «Вдоль обрыва, по-над пропастью...» - Игорь Васильевич Кохановский

крах, с концертами тоже. Фильм, снимающийся в Одессе, из-за него горит, здесь сейчас режиссер из Одессы, все переживают, мечутся, а с него как с гуся вода. Он вчера после больницы зашел домой и помчался на встречу к Марине. Обещал лечь в нервную (простую) больницу, но это все бред, он ничего не хочет, никак и ни за что не несет ответственности, ничего его не пугает, совесть потеряна, ни перед кем нет долга, даже передо мной. Друзей около него не осталось. Только держится Боря (художник) и Тамара, Нелли Евдокимова и Татьяна. Больше никого, да, правда, еще Павел, который пытается его спасти, жалеет меня и помогает. Я уже измоталась до предела, много плачу, не сплю, чувствую свою беспомощность и вижу неминуемую гибель сына, страдаю оттого, что не могу ему помочь и спасти.

Ему теперь бывает так плохо, что вызываем даже «скорую» спасательную группу. У него отказывает сердце, давление было 60/0. Я думаю, что будет еще хуже. Иногда он срывается на крик, мечется, иногда мы, обнявшись, рыдаем, но меня надолго не хватает… Дом наш превратился в проходной двор. Однажды его привезли бесчувственного посторонние неизвестные мужики ночью и остались здесь ночевать. Я ухожу в 6.30 утра, закрываю дверь, он один…

Потом кто-то заходит, помогает, но все уже устали и осталась я одна, а я уже не владею собой. Я бы могла много тебе написать, но ты так далеко и не сможешь помочь нам…

Я очень боюсь, что вдруг Володя куда-нибудь сорвется, там будет с ним плохо, люди не будут знать, что делать, и он умрет. Дома у меня наготове кислородная подушка, Боря с машиной, телефон, и то бывает, что я кричу от отчаяния и безнадежности. Срыв картины угрожает тюрьмой, простой по его вине целого коллектива, срыв плана и выпуска картины к юбилею Ленина.

Вот, дорогой дружочек, как все плохо. Ответь мне, только напиши на чужой адрес, к моим знакомым: Москва, Ленинградский проспект, д. 1, кв. 18.

Конечно, я ответил, как мог утешил. Представил всю описанную ситуацию, и мне стало жутко обидно за него, за его талант, за его начавшую ломаться жизнь. И молил Бога, чтоб Володя дотянул как-то до моего возвращения. А там я брошу все свои дела и займусь только его делами, его здоровьем.

Программа-максимум моей магаданской авантюры была выполнена. Но я хотел подзаработать денег, чтобы, вернувшись в Москву, «по спокухе» оглядеться, да и мои отношения с Машей были нацелены на женитьбу, а она была замужем, и у нее была кроха дочурка шести лет… Короче, мне на первое время по возвращении в Москву нужна была относительная финансовая независимость.

И я устроился в старательскую артель — мыть золото. О чем не замедлил написать Володе, и тот тут же откликнулся на это событие песней.

Друг в порядке — он, словом, при деле,

Завязал он с газетой тесьмой:

Друг мой золото моет в артели —

Получил я недавно письмо.

Пишет он, что работа — не слишком…

Словно лозунги клеит на дом:

«Государство будёт с золотишком,

А старатель будёт с трудоднем!»

Говорит: «Не хочу отпираться,

Что поехал сюда за рублем…»

Говорит: «Если чуть постараться,

То вернуться могу королем!»

Написал, что становится злее.

«Друг, — он пишет, — запомни одно:

Золотишко всегда тяжелее

И всегда оседает на дно.

Тонет золото — хоть с топорищем.

Что ж ты скис, захандрил и поник?

Не боись: если тонешь, дружище,

Значит, есть и в тебе золотник!»

Пишет он второпях, без запинки:

«Если грязь и песок над тобой —

Знай: то жизнь золотые песчинки

Отмывает живящей водой…»

Он ругает меня: «Что ж не пишешь?!

Знаю — тонешь, и знаю — хандра,

Все же золото — золото, слышишь! —

Люди бережно снимут с ковра…»

Друг стоит на насосе и метко

Отбивает от золота муть.

…Я письмо проглотил, как таблетку,

И теперь не боюсь утонуть!

Становлюсь я упрямей, прямее,

Пусть бежит по колоде вода…

У старателей — все лотерея,

Но старатели будут всегда!

Но это я услышу по возвращении в Москву. А тогда, после письма Нины Максимовны и моего ответа ей, через три недели я получил еще одно письмо от нее. Она писала:

Сочи, 25.04.69.

Я здесь второй день отдыхаю.

Дорогой Гарик!

Твое письмо мне прочитала моя приятельница по телефону. Конечно, ты волнуешься, потому что настоящий друг. Дела у нас такие. 1 апреля приехала Марина. Он был с ней две недели. Все было в абсолютном порядке. Она уехала 16-го, и в тот же день добровольно, сам Володя лег в больницу, но в простую городскую, в нервное отделение, положил его один известный невропатолог. Я у него была в воскресенье 20 апреля. У него прекрасные условия: он один в палате, принимает все назначения врачей, он послушный и, как он говорит мне последнее время, решил избавиться раз и навсегда от этого недуга, не знаю, справится ли он с собой. Выглядит он хорошо, отрастил рыжие усы, вид здоровый. Говорят врачи, что у него в катастрофическом состоянии нервная система, а остальное все нормально.

8 мая в Доме кино премьера Марининого фильма. Она, наверное, приедет. Володя должен к этому времени выйти, но, может быть, и раньше, только я слышала, что на май его не отпустят.

Я немного успокоилась и месяц отдыхала от этого дела, зная, что он в хорошем состоянии.

Ты спрашиваешь насчет спиральки. Дело в том, что еще никто не знает, как и сколько она будет действовать, это еще не полностью испытано, но Володя говорит, что, наверное, сделает, если на этот раз не сможет держаться.

Отец на все это дело смотрит весьма странно и подчас говорит даже глупости, звонит только ради любопытства. Его пугает связь Володи с Мариной, на этот счет они «закипают» оба и кроют его и ее на все лопатки. Я в этом не вижу ничего дурного, но только все это нереально и мучительно для них обоих (имею в виду Володю и Марину). Для