Книга Война и мир Джудит Батлер - Ирина Анатольевна Жеребкина

(Батлер замечает, что можно было бы просто отторгать другое, однако парадокс процедуры отторжения состоит в том, что субъект не просто отторгает, но инкорпорирует отторгнутое – по аналогии с действием фрейдовского механизма «отрицания»).[296] Важным в данном случае оказывается тезис, что сама структура субъективности в современных онтологиях потому является структурой негативности, что требует неизбежной отсылки к Другому: только эта отсылка формирует её как негативную, как деконструированное «я». Как показывает Батлер на основе анализа понятия «меланхолийного гендера», логическая структура «двойного отказа» на основе формулы «никогда-никогда»[297] лежит в основе отношения самоидентификации, понимаемой в качестве «страстной привязанности»: «отсылки» к Другому, деконструирующей идентичность. В результате действия логики двойственного как логики онтологической негативности и возникает, акцентируемая Батлер, характеристика идентичности как негативной – в том числе как неидентифицируемой в терминах метафизики представления. В то же время «само-убийственная война» по ту сторону метафизики представления означает у Батлер акт сопротивления, то есть продуктивность негативности: ведь если субъект никогда не является окончательно сконструированным, но субъективируется и производится властью вновь и вновь (сексуальностью, признанием, революцией, желанием), то таким образом субъект никогда не является некой данностью или продуктом, но постоянной возможностью определенных ресигнификативных процессов. Поэтому недостаточно просто сказать, что субъект «включен» в поле власти: за этим выражением, считает Батлер, теряется понимание того, что субъект постоянно производится в нем – то есть является непрерывно конструирующимся как политическое существо. В этом смысле даже давний по времени постмодернистский тезис о «смерти субъекта» отнюдь не означает конца действий, конца речи или окончания политической борьбы, считает Батлер: только субъект нехватки становится субъектом, готовым вступить в 1) отношения не-тотализующей связанности и 2) отношения сопротивления.

Поэтому и на уровне интерсубъективности главной характеристикой субъективности является, как считает Батлер, характеристика негативности как незавершенности идентичности – все «человеческое» сконструировано через интерсубъективные связи. Интерсубъективное и означает меланхолийное (как следствие утраты первоначального желания), которое приходит к самосознанию через признание другого, своего желания к другому, а значит – потерю «себя» как «я». Данное отношение является экстатическим:[298] в акте признании другого «я» расположено вне себя, ведь «я» становлюсь этим «я» только через некое эк-статическое движение, которое движет меня за пределы, во вне меня в сферу, в которой я не владею собой и в то же время конституируюсь как субъект.[299] В результате понятие меланхолийной связности, когда и «я», и другой являются неизбежно частичными субъективностями, указывает на такое измерение интерсубъективности как не-тотализующая связанность (или, иначе говоря, психика сообщества). В этом смысле Батлер рассматривает меланхолию не как действие в терминах страдания, но как потенциал аффирмативного перформативного и в этом смысле политического действия.

В этом контексте трактовка Батлер Антигоны как деконструированной/неидентифицируемой субъективности в книге Требование Антигоны: родство жизни и смерти родственна трактовке Антигоны по критерию деконструкции традиционного родства в книге Деррида Политики дружбы:[300] ведь Антигона у Деррида одновременно дочь и сестра отца, она одновременно отверженная (полисом), но и является племянницей царя, то есть Креонта. Однако, считает Батлер, только тогда, когда субъективность функционирует в качестве негативной (то есть неидентифицируемой, в отличие от трактовки субъективности Антигоны не только Гегелем, но и Лаканом), становится возможным измерение сопротивления наличному порядку сущего, на которое решилась Антигона, по мнению Люс Иригарей[301] и ряда других феминистских теоретиков.

Другими словами, когда на уровне политик репрезентации Батлер определяет субъективность через модус экстатического, параметр экстатичности обеспечивает оформление субъективности в качестве частичной. В то же время именно частичность репрезентации «я» у Батлер, не позволяя оформить ее в стабильную (цельную, завершенную) идентичность, способствует оформлению ее в современных онтологиях войны в качестве субъекта в поле политического: ведь момент «не владения собой» в стратегиях субъективации одновременно является моментом конституирования субъективности как 1) субъекта сопротивления (режимам, которые делают ее или его частичными) и 2) субъекта политических трансформаций (в направлении грядущей или радикальной демократии, в пределе способной к преодолению частичности, отчужденности субъекта в установлении отношений сообщества и универсализма, постоянно требующих новых определений, которые неизменно оказываются неполными).

Глава 6. Теология, или о ловушках националистической коммерциализации

Понимать теологию иначе: как возможен не-эгологический теологический жест

Обращение к теологии возникает у Батлер в контексте вопросов об этике и политике одновременно, а также в контексте её увлеченности еврейской философской традицией, послужившей когда-то для неё толчком для пробуждения любви к философии (её юношеское увлечение витализмом и учением о страстях Спинозы и интерпретацией иудейской традиции Кьеркегором). В то же время философская позиция в отношении религии Батлер предполагает постановку вопроса о возможности такой версии теологии, которая содействовала бы практикам жизни в мире социальной плюральности и взаимодействия на основе различных национальных, религиозных и культурных традиций.

Анализируя теологическую и религиозную проблематику в контексте критики политик сионизма в книге Расходящиеся пути: еврейскость и критика сионизма (2012), Батлер ставит вопрос о возможности теологии, которая базируется не на понятии идентитарного и эгоцентрического субъекта, а на определенном этическом отношении к другому, присутствующем в еврейской религиозной традиции, которое включает процедуры самоотторжения (self-departure) и является определенно не эгологическим.[302] Именно этика, понимаемая в терминах онтологии необладания, может способствовать, по мысли Батлер, возможности для теологии выйти за пределы религиозного мировоззрения, основывающегося на понятии монолитной и единой идентичности, сингулярной и эксклюзивной. В этом смысле вместо стратегий поиска своего собственного аутентичного «я» Батлер предлагает теологии бросить вызов самому требованию обладания «самостью», отсылающему к инстанции суверенного «сверх-я» (традиционно представленной Богом), и искать такие практики субъективации, которые бы соотносились с местом, которое не является «моим» и значимо именно для тех, кто не есть «я». Такой тип теологической рациональности Батлер называет экстатическим, понимаемым в частности как способ утраты измерения суверенности и, в том числе, суверенного эссенциалистского понимания национальности, репрезентируемого в требовании сознательно и ответственно найти и принять национальные характеристики как обязательные для каждого гражданина.[303]

Вопреки этнически центрированной теологической традиции Батлер ставит вопрос о возможности в рамках дискурса теологии поддерживать такие социальные связи и политические обязательства, которые как раз и могут вывести нас по ту сторону теории и практики национализма и направленности не на то, чтобы стабилизировать онтологию национального, но чтобы понимать этические и политические импликации отношений инаковости и рассеивания идентичности как условия этического отношенчества.[304]

В качестве отправной точки размышлений о том, как установить инаковость или «прерывание» идентичности в сердцевине религиозно-этических отношений, Батлер выбирает концепцию Левинаса, акцентирующую разрыв в идентичности, возникающий вследствие контакта субъекта с тем,