Книга Происхождение христианства из гностицизма - Артур Древс

можно найти указание на подобный род смерти.

В 21 псалме как будто описаны муки такого несчастного, которого, мучают, издеваясь над ним, его враги, и его поло­жение тем более казалось тождественным с положением праведника у Псевдосоломона и отрока божия у Исайи, что он также получил от бога спасение и награду за свои стра­дания, которые он претерпел явно без всякой вины. Его вопль, что все его кости распались, что гортань его ссохлась, как черепок, и язык прилип к гортани (15 и след.), мог слу­жить подтверждением его смерти на древе мучения. В связи с этим читали в «Septuaginta» (ст. 17): «Они изранили мои руки и ноги». К чему другому могло это относиться, как не к перевязям и веревкам, которыми осужденного поднимали за руки и за ноги на столб и привязывали к нему, если только повешенного не приколачивали к кресту гвоздями? Во Второзаконии 21, 23 сказано: «повешенный на древе про­клят у бога». Это могло означать также и «освящен у бога», потому что греческое выражение «anatithenai» может зна­чить и «проклинать», и «освящать». Но ведь мученической смерти праведника у Исайи прямо придается значение иску­пительной смерти и, вместе с тем, жертвы богу. И точно так же возвышение праведника в Книге премудрости Соло­мона могло пониматься в смысле принятия священной жертвы богом (Премудр. 3, 5 и след.). Фактически ведь и древние христиане — такие люди, как Иустин и Тертул­лиан — представляли себе мученика 21-го псалма повешен­ным, а рога дикого быка (ст. 22) относили к рукам на кресте. С ягненком, которого ведут на заклание, с агнцем, который безгласен перед стригущим его, сравнивает Исайя (53, 7) отрока божия за терпеливое перенесение им своих страда­ний. Но представление о ягненке, приносимом в качестве умилостивительной жертвы, соединяется, как мы говорили, с восхождением солнца на весенний крест. Соответственно всему этому, разве не могла явиться ближайшая мысль: до­пустить, что и отрок божий 53 главы Исайи, умирающий, сам без греха, за прегрешения остальных людей, умер на кресте, — особенно, когда поэту, автору псалма 21, при этом предносился образ Ориона, как это можно усмотреть уже из перечисления и расположения обступивших страдальца «жи­вотных»?.

Имя отрока божия

Обыкновенно к мессии-отпрыску Исайи (11, 1) относили другое место из Исайи (7, 14) где мессия по греческому пере­воду ветхого завета значился «сыном девы», и имя ему было Еммануил, смысл которого: «с нами бог». Но такой же смысл заключается и в имени Йегошуа или Иосуа (по-гречески Иисус), которое в народном понимании толко­валось как «помощь Иеговы».

У Иисуса сына Сирахова (46, 1) мы читаем:

«Мужественным воином был Иосуа, сын Навина, служитель Моисея в пророческом звании, предназначенный, соответственно имени своему, быть великою помощью для избранных его».

Итак, в обоих именах, Еммануил и Иосуа, выражено обе­щающее помощь присутствие (бога среди его избранников, а носитель этих имен отмечается как помощник, спаситель или избавитель (по-гречески — soter). Вот почему этими именами можно было пользоваться как заменяющими одно другое. Так мы это и видим в евангелии Матфея 1, 21 и сл., где говорится: «Она родит сына, которому ты дашь имя Иисус, ибо он спасет людей своих от грехов (ср. Псал. 129, 8). А произошло все это, дабы исполнились слова господа, сказанные устами его пророка: вот дева зачнет и родит сына, и нарекут имя ему Еммануил, что озна­чает: с нами бог». Здесь и устанавливается, следовательно, имя спасающего божия отрока, или мессианского отпрыска: это имя — Еммануил, равнозначное с именем Иисус.

Как случилось, что имя «Иисус» вытеснило имя «Емма­нуил» и было присвоено, как окончательное, приносящему себя в жертву за грехи людей отроку божию, т. е. мессии Израиля?

Прежде всего, из обоих имен имя «Йегошуа» (Иисус) было более обычным. Мы знаем целый ряд носителей этого имени из ветхого завета. Ведь с ним связывалось воспоми­нание о преемнике Моисея, которого Филон прославлял даже как некоторого посредника божьего и спасителя иудейского народа; и ведь Иосуа (Иисус Навин) был в из­вестном смысле лишь двойником ветхозаветного законода­теля. О нем утверждали, что он привел народ израильский через «купель» Иорданскую (I Коринф. 10, 1) в «обетован­ную» землю, помог народу, после долгих ожиданий и бес­численных испытаний, осуществить свое стремление в обе­щанную Иеговой родную страну предков и этим положил начало новому, счастливому времени для своего народа, чего ждали и от мессии. Ведь и мессия должен был собрать рассеянных израильтян и повести их обратно в настоящую их родину, в «обетованную землю», причем это слово по­нималось то в земном и национальном смысле, — как Па­лестина, — то в смысле так наз. «царства небесного», из которого души при рождении своем ниспали в материаль­ный мир и в которое они после смерти должны с помощью мессии возвратиться. Сами древние христиане обыкновенно имя своего спасителя охотно ставили в связь с именем ветхозаветного Иосуа. Так, в послании Варнавы, гл. 12, 8 и сл. говорится, что Моисей дал сыну Нуна (Навина), кото­рый раньше назывался Осмей, имя Иосуа (Иисус) един­ственно с тою целью, «чтобы весь народ узнал, что отец все делает известным, что касается его сына Иисуса» (ср. Числ., 13, 17). Этим самым, по взгляду Варнавы, новозавет­ный Иисус был предвозвещен через сына Нуна (Навина), как своего «предшественника во плоти». Но также и у Иустина (гл. 113) Иосуа считается «предшественником Иисуса в путеводительстве», а по Евсевию (Церк. исто­рия 1, 3) Моисей дал сыну Навина «не встречавшееся раньше среди людей» имя Иосуа потому, что сын Навина «носил в себе образ нашего искупителя, который, после Моисея и по завершении введенного им символического богослуже­ния, один только открыл царство истинного и чистейшего богопочитания». «Иудейская вера, — говорит van den Bergh van Eysinga, — еще не принесла истинного богопознания. Люди поэтому не могли удовлетвориться Моисеем. Его преемник Иосуа, который ввел детей Израиля в обетованную землю, сделался символом нового божествен­ного познания гностиков, т. е. мудрецов, знающих, мужей духа, которые под влиянием греческой филосо­фии одухотворили иудейство и превратили его в спекуля­тивную систему. В своем диалоге с иудеем Трифоном Иустин показывает, что «Иосуа» есть имя самого бога».

Но имя Иосуа принадлежало, по-видимому, и выступав­шему в решительные моменты истории израильского народа во главе его в качестве помощника и избавителя так наз. «ангелу Иеговы» (Быт. 32, 24; Исх. 13, 21; 33, 14; Числ. 20, 16; 2 Сам. 5, 3; 1 царств 1, 3; Езек. 43, 5), который в этом отно­шении