Книга «Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев

были пущены заключительные лозунги:

«Долой правый оппортунизм! Защитим председателя Мао! Доведем до конца великую культурную революцию!»

Вечером, когда я возвращался из города, этой дацзыбао уже не было. Ее содрали. На такой опасный поступок могли решиться, конечно, только под защитой «рабочей группы».

Около студенческой столовой появилось громадное объявление. В нем официально провозглашалось возобновление занятий. Из длинного, вычурного текста я запомнил только общий смысл: «Давайте, товарищи, утром до обеда учиться, а после обеда заниматься культурной революцией! Давайте пойдем на двух ногах — революции и производства». Толпа вокруг объявления кипела от споров и разногласий. Напротив кучка студентов митинговала, причем паренек-оратор уселся на тополевой ветке, а его приятели подняли лозунг: «Да здравствует присланная председателем Мао «рабочая группа»!»

Какой-то тип с консервной банкой, подвешенной на шнурке за шею, подобрался к объявлению и намарал внизу черной тушью: «Долой правый оппортунизм!» Его схватили за руки — гвалт поднялся невероятный — и потащили к резиденции, но парень отбивался руками и ногами, хрипло рыча: «Мао чжуси ваньсуй!» — «Да здравствует председатель Мао!»

Борьба вокруг объявления не прекращалась целыми сутками. Марать его было запрещено, но противники возобновления занятий обклеили его со всех сторон полосами бумаги с изречениями Мао Цзэ-дуна, доказывая красными стрелками, что прокламация «рабочей группы» расходится с «идеями» их председателя.

Вновь возросло число дацзыбао. Большинство декларировало в заголовке «преданность присланной председателем Мао «рабочей группе»». Но возрастало и протестующее течение. Оно выдвинуло в противовес «рабочей группе» громадную декларацию: «Слушать только самые высокие указания! Повиноваться только самым высоким указаниям! Работать и жить в духе самых высоких указаний!»

«Левые» называли «самыми высокими указаниями» слова, директивы и сочинения Мао Цзэ-дуна. Они открыто выступили против «рабочей группы» и отказывались ей повиноваться. На ночных дискуссионных собраниях они устраивали дикие кошачьи концерты, по оставались в меньшинстве.

А «рабочая группа» росла. К ней присоединялись все новые и новые кадры. Снимая военную форму и нацепляя красные карточки, они проникали повсюду. Их стало так много, что решили сменить название, и «рабочая группа» именовалась теперь «рабочей комиссией». В ней было уже около сорока человек.

Появилась агитационная афиша: «Кто такие левые?» — подробно раскрывающая платформу оппонентов «рабочей комиссии». Если суммировать их разногласия, то «левые» считали «культурную революцию» незаконченной, возражали против возобновления занятий, требовали скорой «расплаты» с осужденными, пересмотра всей системы преподавания, а не только борьбы с отдельными лицами. Очень скоро они начали бороться со всеми мероприятиями «рабочей комиссии» без исключения.

«Рабочая комиссия» попыталась претворить в жизнь решение о возобновлении занятий. «Левые» не только сами ослушались; они являлись толпой в аудитории, избивая преподавателей и силой разгоняя несогласных с ними студентов. Все чаще попадались в аллеях перевязанные или украшенные синяками ребята-участники схваток.

«Комиссия» прекратила деятельность «трудкоманд», сняла с осужденных колпаки и нагрудные знаки, запретила издевательства и побои. «Левые» же продолжали с еще большей яростью набрасываться на осужденных, беспощадно избивать их в аллеях и во время митингов, устраивать самосуды, так что только вмешательство дежурных и сторонников «комиссии» спасало тем жизнь. На всех публичных судилищах «левые» выступали с требованием смерти для осужденных.

— Председатель Мао требует от нас быть бережливыми и экономными. Мы уже схватили сволочь, ответственную за черное царство. Но к чему кормить дармоедов? Смерть преступникам!..

Как-то я остановился в аллее, глядя на потасовку вокруг трибуны с осужденными людьми. Под вопли «Смерть! Смерть!» «левые» бросались в атаку. И, не в силах преодолеть сопротивление дежурных активистов, метали в трибуну битым кирпичом. Недалеко стоял осужденный, которого вели на сцену, потому что пришла очередь сменять жертвы. Побелевший пожилой человек трясся и повторял:

— Не вынесу! Не вынесу! Дайте мне лучше сразу умереть!..

Дежурные крепко держали его за руки и невозмутимо дожидались, когда потасовка кончится и понадобится замена.

Человек глядел на меня пустыми тусклыми глазами, Он дергался и вскрикивал:

— Я невиновен! Я ни при чем! Чего вы от меня хотите? За что спрашиваете? Что же еще вы хотите сказать? Я буду ждать, выскажите мне все, все, что хотите. Я потом еще раз спрошу, нет ли еще вопросов. Я буду говорить последним и на все отвечу! Я смогу на все ответить! Я ни в чем не виноват, у меня нет тяжелых ошибок, за мной не числится преступлений…

Его не прерывали, и он осмелел.

— Я ничем не руководил, меня никуда не выбирали! — выкрикивал он.

— У него гнилая идеология, — вдруг вмешался дежурный конвоир, обратившись ко мне с неожиданной доверительностью, как бы приглашая на свою сторону. Зрелище было отвратительное…

«Комиссия» распорядилась срывать дацзыбао «левых», если они «демагогически клеветали на присланную ЦК партии комиссию». Если же дацзыбао не подходила под рубрику клеветы, ее снимали через трое суток — минимальный срок жизни дацзыбао. Вокруг стендов возникали потасовки и свалки леваков с дежурными от «комиссии».

Наконец самоуправство «левых» переполнило чашу терпения. На общем собрании коллектива начальник Чжан в свете прожекторов произнес громоподобную речь:

— К ответу демагогов! Революция не простит крикунам! К ответу политических спекулянтов! Не позволим делать карьеры на культурной революции!

Большинство студентов и преподавателей поддержало «комиссию». «Левые» учинили обструкцию диким, нечленораздельным воем, так что даже выключили трансляцию.

Наутро после этого собрания появился поток новых дацзыбао. Часто они начинались с уверений, что автор еще их не писал и выступает впервые за время «культурной революции». Новым было и то, что многие в подписях к дацзыбао не ограничивались именем и фамилией, но и указывали партийную принадлежность — новые дацзыбао писали коммунисты! В них можно было прочесть точный подсчет, кто из демагогов и сколько раз выступал на собраниях, сколько вывесил дацзыбао, в скольких судилищах участвовал, как рвался к карьере и повышению.

Какого-то студента, исключенного за неуспеваемость весной, но вернувшегося сводить счеты с администрацией после начала «культурной революции», уличили в авторстве 170 «демагогических дацзыбао».

Борьба с «левыми» доносилась до моей комнаты взрывами воплей и проклятий. Никогда еще дни не проходили так шумно. Сотрудники канцелярии тоже оживились, их голоса гремели по коридору, они всюду шныряли с очень занятым видом.

— Ну, как идет борьба? — спросил я сотрудника канцелярии Сюя, столкнувшись с ним в коридоре.

— Неплохо! Восстанавливаем революционную дисциплину, — кинул он мне на бегу.

Ма в эти дни я совсем не видел.

Дацзыбао против «левых» занимали целые аллеи. Но «левые» отказывались сдаваться. Они отвечали, налепляя цитаты Мао Цзэ-дуна сбоку листов своих противников, и обвиняли их в «измене идеям председателя Мао».

Не помню, какое было число, когда «комиссия» вывесила официальное указание «сосредоточить огонь против демагогов