Книга Мария Магдалина - Густав Даниловский

— Ты словно звездами обвита.

Тихо, радостно и покойно прошел остальной день и теплая ночь в поле, при свете ароматного костра и ветвей кипариса. Рано утром дошли они до песчаного прибрежья Тивериадского озера, где их ожидали собравшиеся ученики.

Это была прекраснейшая местность во всей Галилее.

По своему внешнему виду Тивериадское озеро весьма напоминало круглую чашу, наполненную до самых краев холодной, прозрачной, как хрусталь, водой с сильно голубоватым оттенком. По размерам своим это богатое рыбой озеро походило скорее на море, имея в ширину сорок стадий, а в окружности полтораста. Окружавшие его холмы расступались у истоков Иордана, и ветер, свободно проникавший сквозь это ущелье, вздымал на середине озера пенящиеся волны, в то время как вся остальная поверхность оставалась совершенно спокойной.

Плодородность глинистой почвы была поразительна.

Орехи, финики и оливки, любящие прохладу, росли здесь наряду с пальмами и миндальными деревьями, требующими жаркого климата. Благодаря такому смешению получалось впечатление, что будто бы на берегах Тивериадского озера деревья и растения постоянно цветут и созревают. Различные сорта винограда и яблок не переводились круглый год.

Из населенных мест, раскинувшихся вокруг озера, наиболее оживленным была Тивериада, а самым маленьким — находившаяся на широкой отмели уютная, тихая Магдала.

Словно птица, прилетевшая в родное гнездо, стремительно неслась Мария к маленьким хижинам, чтобы приветствовать сверстниц детских забав и веселых игр молодости.

Ее узнали сразу, но сама Мария с трудом припоминала и узнавала их, до того эти женщины были преждевременно увядшие, измученные заботами и детьми. Одна только Сара, несмотря на шестерых детей, еще несколько сохранилась, хотя и утратила уже очарование молодости; ее продолговатые черные глаза по-прежнему были глубокими и отливали бархатистым блеском.

Хотя в Магдале и знали, какой жизнью жила Мария в Иерусалиме, но встретили ее приветливо и радушно, а вскоре она сумела по-прежнему привлечь к себе общие симпатии.

Не желая выделяться среди других, Мария стала одеваться в свободные темные платья сирийских женщин, какие обычно носили в Галилее, с большим вырезом у шеи и широкими рукавами. И в этой простой одежде она выглядела так чарующе, что жители местечка отрывались от самых спешных работ, дабы взглянуть на нее, когда она шла по улице.

Но особенно любили ее дети, да и она умела забавляться с ними, как никто другой. Устраивала им разные игры, прогулки за цветами, копала вместе с ними в песке сажалки, полные мелких рыбок и тритонов. Когда она уходила на прогулку из Магдалы, то в местечке наступал настоящий детский исход. Ее всегда окружал венец кудрявых темных и рыжих головок старших. Маленькие дети цеплялись за ее платье, хромой Саул висел за плечами вместо барашка, а болезненная годовалая девочка Сары спала у нее на руках.

Детский крик, визг и смех уже издалека возвещали о приближении Марии к местечку, но, вернее, это был не приход, а нашествие малолетней крикливой орды, с пылающими от бега щеками и растрепанными волосами, во главе с женщиной-вождем.

Иисус, очень любивший детей, часто выходил ей навстречу, а ребятишки, заметив его, радостно кричали: «Иисус!» и с гордостью показывали ему собранные цветы, орехи, найденные в ручье камешки, ракушки, мотыльков и тому подобные редкости.

Однажды, когда он сидел рядом с Марией и дети окружили их тесным кругом, а младшие взобрались даже на колени, он, окинув взглядом всю эту детвору, сказал:

— Видишь, Мария, сколько у нас детей — и все наши.

— Наши, — печально покачала головою Мария, загляделась вдаль, а в глазах у нее мелькнули слезы.

— Что с тобой? — спросил Иисус.

— Ничего, — ответила Мария, покраснев, не смея признаться в охватившем ее вдруг желании иметь всего лишь одного ребенка, но своего.

Иисус внимательно посмотрел на нее, а когда она возвращалась домой, сказал:

— Я свой собственный узник, Мария, Дух Господень надо мной и помазал меня, дабы я возвестил Евангелие нищим, послал меня, чтобы я ободрил сокрушенные сердца, принес заключенным освобождение, слепым прозрение и выпустил угнетенных на свободу.

— Я знаю это, Господин, — тихо ответила Мария и добавила:

— Мне и так хорошо около тебя.

Во время пребывания в Галилее это было первое напоминание Иисуса о своем призвании. Кроме редких минут, когда он, благодаря какому-нибудь обстоятельству, бросал мимоходом краткое поучение, он почти не проповедовал, словно желая отдохнуть. Отдыхали и ученики его, охотно возвращаясь к своим прежним занятиям, из которых самыми любимыми были ловля рыбы сетью в водах Геннисарета и починка лодок. Рыболовством увлекались все апостолы, даже бывший сборщик податей Матвей, оказавшийся весьма ловким моряком и рыболовом. Один только Иуда ходил, ничего не делая и ничем не занимаясь, с каждым днем становясь все более угрюмым и диким.

Учитель становился для него все менее и менее понятным. Иуду выводила из себя его бездеятельность, да и к тому же его стала мучить ревность относительно Марии.

В душу Иуды закрались подозрения, что отношение Иисуса к ней далеко не такое идеальное, каким оно кажется с виду.

Два дня их одинокого путешествия возбуждали в нем ряд грязных предположений. Хотя эта сторона его отношений к Марии на самом деле была для Иуды вовсе неважна и неценна — он никогда и не мечтал быть единственным, — но зато он все больше и больше убеждался, что он не будет никем.

Мария, сначала избегавшая его, с течением времени стала обращаться с ним так же дружески и приветливо, как и с остальными, как будто бы между ними никогда ничего и не было, словно исчезло все невозвратно, даже самое воспоминание о прошедшем. Иуда видел и понимал, что он утратил ее навсегда и что это равви отнял ее у него. К этим разъедавшим его душу чувствам горя и ревности примешивались еще подозрения, переходившие в уверенность, что это ради нее Иисус покинул Иерусалим, ради нее он живет в Галилее и ради нее готов бросить все так хорошо налаженное дело.

При одном только предположении о возможности чего-либо подобного в нем возмущалось и кипело все. Марию он прямо ненавидел в такие моменты, а Иисуса лишал в своей душе всех признаков героизма и ореола божественности. Однажды Иуда осмелился, подошел к учителю, когда тот был один, и дерзко сказал:

— Скажи мне, равви, какие у тебя отношения с этой женщиной?

— О чем ты спрашиваешь? — сурово спросил его Иисус, пораженный смелостью его тона.

— Спрашиваю, чем для тебя является Мария.

— Моей возлюбленной сестрой, весельем моих глаз, отдохновением моих измученных мыслей, успокоением моего утомленного сердца.

— Да, да, так, — язвительно смеялся Иуда, — а нас ты учишь, что каждый, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в серд…

Иуда стал заикаться, и язык его онемел при виде загоревшихся в глазах Иисуса страшных молний гнева, поразивших его, словно громом.