Книга Союз Сталина. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

в этой связи еще в 1937 г. предупреждал Париж: «…если Советский Союз не будет с нами, он будет против нас»[563].

Французы вернулись к соглашению только, когда Германия и Россия действительно подписали пакт. На телеграмму Бонне воспользоваться статьями франко-советского договора о взаимопомощи от 1935 г. французский посол в Москве Наджиар смог лишь ответить: «Слегка поздновато»[564]. Британский дипломат Сарджент в то время писал: «русские уже несколько лет настаивают на штабных переговорах, как необходимом дополнении к франко-советскому пакту, от которых французы, отнюдь не без нашего участия, всегда отказывались». Теперь Молотов поставил в этом деле точку. Нечего было держать нас за «наивных дураков», скажет он позднее[565].

Второй лакмусовой бумажкой, — стали французские гарантии Чехословакии. Последняя, отмечал Черчилль в дни кризиса 1938 г., на протяжении 20 лет была самым близким и самым верным союзником Франции, и «если в истории и имели место случаи, когда одна сторона обещала оградить другую своими вооруженными силами, всеми своими ресурсами, то это был как раз именно тот случай: Франция обещала сохранить границы Чехословакии всеми возможными средствами»[566].

И, несмотря на это, Франция просто кинула своего союзника. Типичные заголовки французских газет того времени гласили: «Нет вдов, нет сирот для чехов» («Je suis partout»), «Почему нужно умирать за дело судетцев?» («Grinegoire»), «Война, чтобы урегулировать чехословацкую проблему? Французы не желают этого» («La Republique»)[567]. Требования расторгнуть союзнический договор с Чехословакией звучали как от ультраправых, так и от ультрапацифистов из социалистических партий. Французский институт по изучению общественного мнения, проводя в октябре опрос граждан, установил, что 57 % одобряют Мюнхенское соглашение (против — 37 %)[568].

Чехословаки восприняли поведение Франции как предательство. «Антифранцузские демонстрации снова имели место в Праге…, — писал после Мюнхена глава французской военной миссии ген. Л. Фоше Даладье, — Я не могу забыть, к тому же, что однажды Вы сами… поручили мне заверить президента Бенеша, что нападение на Чехословакию немедленно приведет к выступлению французских сил. Воспоминание об этой миссии не в малой мере содействовало моему решению просить Вас освободить меня от моих обязанностей»[569].

С Францией теперь не считались не только Чехи, но и Германия. Гитлер после Мюнхена презрительно «называл линию Мажино пограничной полосой народа, готовящегося к смерти»[570]. Когда же посол Франции попытался передать протест по поводу окончательного раздела Чехословакии статс-секретарь Германии фон Вайцзекер откровенно послал… посла Франции. В самой Франции после Мюнхена политика правительства сдвинулась резко вправо, был разогнан Народный фронт и запрещена компартия.

6 декабря 1938 г. Франция подписала с Германией пакт о ненападении. Английский чиновник, в те дни, стал нечаянным свидетелем разговора двух французских генералов, которые обсуждали вопрос: не лучше ли для Франции быть захваченной Гитлером, чем стать победительницей благодаря армиям Сталина. «У нас подобные слова в устах военных руководителей были бы расценены как измена, но вокруг этого стола с ними согласились, что показалось мне зловещим предзнаменованием»[571].

Советский посол, прибывший в Париж в 1938 г., был обескуражен: «Когда присматриваешься здесь к печати, больше чем наполовину захваченной фашистскими руками, к роли банков, трестов, реакционной военщины, когда наблюдаешь этот панический страх, смешанный с пиететом перед германской силой, немецкой «мощью», когда изо дня в день являешься свидетелем вечных оглядок, уступок, постепенной утраты своего собственного, самостоятельного лица во внешней политике, когда, наконец, видишь, как с каждым днем все больше и больше наглеет и подымает голову фашизм, то невольно возникают тревожные мысли и сомнения»[572].

Эти сомнения подтвердила германская агрессия против Польши, когда Франция и Англия в очередной раз предали страну, которой дали свои гарантии. Когда настал черед самой Франции, как отмечал Кестлер: «многие наблюдатели событий 1940 года удостоверились по собственному опыту: примерно сорок процентов французского населения было настроено либо откровенно прогермански, либо вполне безразлично»[573].

Потенциальную добросовестность французского союзника, наглядно характеризовала и история с ее авиацией, которую приводил Ж. Моне: «…в области авиации наше отставание было реальным и угрожающим…, в то время как Гитлер и Геринг гордо объявляли о рождении Люфтваффе…, у них уже была тысяча истребителей-мессершмит, превосходящих в скорости все французские и английские самолеты»[574]. Франция располагала всего 600-ми устаревшими боевыми самолетами. Даладье ехал в Мюнхен с уверенностью: «Немцы могут разбомбить Париж в любой момент»[575].

Тогда французы попытались заказать 1600 самолетов в США на сумму 85 млн. долл., однако секретарь Казначейства США ответил, что французское «правительство не располагает внешними вкладами, которые позволили бы ему выплатить такую сумму в течение года». Выход предложил Буллит: «Четыре миллиарда золотом покинули Францию за последние четыре года. Часть этих капиталов осела в Соединенных Штатах, и американское правительство могло бы помочь разыскать их в соответствии с трехсторонним договором от 1936 года: для этого вы могли бы издать декрет о контроле над валютными сделками и об обязательном декларировании иностранных авуаров»[576]. Париж отказался.

У французского правительства были еще собственные золотовалютные резервы, но даже в 1940 г., в военное время «Поль Рейно (премьер-министр), поддержанный на этот раз британским министром финансов…, заявил, что такие расходы (покупка самолетов у США) опустошат казну Союзников. Снова возникла та же идея: экономика наших стран должна быть готова выдержать длительную войну и выйти из нее с нетронутыми резервами»[577].

Другой пример, приводил британский историк А. Тейлор, описывая ситуацию во Франции после заключения ею «перемирия» с Германией 22 июня 1940 г.: «Для подавляющего большинства французского народа война закончилась… правительство осуществляло политику лояльного сотрудничества с немцами, позволяя себе лишь слабые, бесплодные протесты по поводу чрезмерных налогов… Единственное омрачало согласие, Шарль де Голль бежал в последний момент из Бордо в Лондон… Он обратился к французскому народу с призывом продолжать борьбу… Лишь несколько сот французов откликнулись на его призыв». Во Франции: «Немцы обнаружили в хранилищах достаточные запасы нефти… для первой крупной кампании в России. А взимание с Франции оккупационных расходов обеспечило содержание армии численностью 18 млн. человек»; в результате в Германии «уровень жизни фактически вырос во второй половине 1940 года… Не было необходимости в экономической мобилизации, в управлении трудовыми ресурсами… Продолжалось строительство автомобильных дорог. Начали осуществляться грандиозные планы Гитлера по созданию нового Берлина»[578].

Герой Франции маршал Петен приказал французской полиции вместе с гестапо вести борьбу с участниками Сопротивления и передал Гитлеру французских политических заключенных, евреев и немцев, бежавших от нацистского режима. По приказу Петена правительство Виши помогало фашистам, отправляя в Германию сырье и посылая французских рабочих