Книга Памятное - Рената Александровна Гальцева

Ленинской премией, то ли взамен издать контрэнциклопедию, а эту изымать. Рассказывали, что особенный гнев вызван был принципиальнейшей и пространнейшей статьей А.С. Аверинцева «Христианство» и, почему-то, небольшим и не существенным для Большой идеологии моим «Счастьем». В последнем случае раздражала романтическая приватность: «А где же марксистское понимание счастья?» (вечный вопрос). В общем, не было бы несчастья, да «Счастье» помогло. А ведь и вправду, существуя в ФЭ, мы могли убедиться в том, что «вся-то наша жизнь есть борьба», а следовательно, и счастье (прямо по Марксу) в борьбе. В случае с вызывающим теологическим корпусом статей, по-видимому, подмогло фантастическое награждение их автора, молодого ученого, премией Ленинского комсомола в 1968 году (разумеется, не за участие в энциклопедии). В итоге санкций все же не последовало.

В народе выход последних томов был воспринят как знамение перемены курса в Кремле. В редакцию время от времени вбегал с вопросом человек из провинции, чтобы подтвердить свою догадку: правда ли, что в Центре уже отменили марксистскую философию? Голоса из свободного мира – и, что еще парадоксальней, из христианских, даже иезуитских, изданий – высказывали неколебимое убеждение в участии тут высшего Государственного промысла. Ему приписывались успехи и заслуги независимого философствования, а нам – роль исполнительных клерков. Еще огорчительней было встретить прямой укор от соотечественника, эмигрантского философа-публициста С. Левицкого. Приписав моей статье о Бердяеве (в БСЭ-III) «стереотипную», «идеологическую ругань», он тут же ломает голову над тем, «какие мотивы вызвали изменение тона» (значит, не все так «стереотипно»?!): попустимая ли это «дань послевоенному патриотизму» или это «следствие идеологической директивы?» («Новый журнал», Н.-Й., № 129, 1977, c. 225). Не пришло автору «Трагедии свободы», поклоннику Бердяева, в голову, что «добились мы освобожденья своею собственной рукой». В любимом «Вестнике РСХД», правда, уже в позднюю эпоху прорвавшихся плотин и нахлынувшего в журнал бурного потока сочинений из России (прямо по Розанову: миллионы лет томилась душа, так поди же, душенька, погуляй), один здешний литератор в № 136 за 1982 г. c какой-то обидой и недоброжелательностью отметил (по поводу статьи о Льве Шестове в V томе ФЭ) отсутствие привычного марксистского подхода. Но увидел он тут лишь «фантастичный» «курьез» и повод прочитать мне нотацию – как лицу из «советского официоза», рассуждающему в «тоне Фомы Аквината». (Вот так официоз!) Советскому диссиденту не хватило инакомыслия и фантазии, чтобы мыслить вне зависимости от официоза.

Для нас выход V тома был явлением праздничным, подарком судьбы, беспочвенным даром небес. Время было чужим – и мы ему посторонние. На дворе стояли поздние шестидесятые. Меж тем, к окончанию работы становилось все заметнее, что варилось в энциклопедии не два супа, а несколько супов в одной кастрюльке – многосекционной, но под общей крышкой. Пузырились теории структур и систем – зачастую на месте окрошки диамата, а марксистски окрашенная социология подогревалась в отсеке истмата. До поры до времени мы могли существовать, как в ГУЛАГе, где русский националист дружил с бендеровцем. Но крышка чуть приподнималась, и постепенно выяснялись не только расхождения позиций, но и противоречия и даже взаимоотрицания.

«Вот и сбылися мечты сумасшедшие»… Свобода, как чудо, явилась воочию, предстала de facto, а не только в мировоззрении. Что же дала свобода по сравнению с былой несвободой? «Классовые ценности» заменены «ценностями общечеловеческими» (ура!), мы можем беспрепятственно подбирать «пшеметники» к существительным, сказуемые – к подлежащим. Так пришло наше время?

Нет, свобода любит и поощряет тех, кто славословит ее одну, не очень интересуясь остальным.

Идут два праздника. На сцене, перед нами – племя молодое, с незнакомыми, невиданными еще ликами свободы. Над нами по-прежнему старые знакомцы, ревнители марксизма и классовых ценностей, хотя и в не прежней силе… и не в прежнем обличье; пережив нынешнюю революцию и не пережив ни одной ротации, большинство старых начальников и столоначальников возвышаются на тех же кафедрах и в тех же креслах. Если не продвинулись выше. А те, кто продвинулся совсем высоко, покинув все земные места, оставили их новому боевому авангарду.

Нет, на нашу улицу праздник все еще не пришел.

А может быть, и не должен прийти?

Спор – вопреки участникам?[28] (Негасимые разногласия)

Не так давно в печати выражалось недоумение: почему, дескать, молчит «вермонтский изгнанник», когда «взбаламученная Россия» ждет от него вмешательства в нынешнюю неразбериху? И почему он наложил временное вето даже на перепечатку здесь своей публицистики? Мы не уполномочены отвечать за того, кому адресованы эти вопросы, но думаем, что нетрудно догадаться о причинах такого, совсем не «демонстративного» самоограничения со стороны писателя. Ему гражданский мир в родной стране дороже самовыражения – до сих пор он не давал повода думать о себе по-другому. Именно потому, что Россия «взбаламученная», каждое слово, сказанное им в минувшую политическую эпоху применительно к тогдашним конкретным обстоятельствам и поступкам конкретных лиц, может быть невзначай подхвачено мутным потоком и послужить не миру, а раздору.

Солженицын-полемист и прежде учитывал «исключительную накаленность чувств» в общественной среде; тем более учитывает он ее теперь.

Но, оказывается, можно заставить заговорить и того, кто не собирался этого делать; правда, косвенно переданное слово прозвучит искаженно.

В февральской книжке «Знамени» опубликованы «Уроки А.Д. Сахарова» –несколько принадлежащих ему документов, связанных с его судьбой и общественной позицией. Центральное место в этих «Уроках» отведено тексту «О письме Александра Солженицына “Вождям Советского Союза”». Настолько, по замыслу редакции, центральное, что в подборке даже нарушен хронологический порядок сахаровских высказываний и мысли 1974 г. опережают мысли 1972-го. Публикуя отклик на не получившее у нас огласки выступление, редакция журнала заверяет в своей готовности «напечатать само письмо Александра Исаевича Солженицына, чтобы читатели могли сопоставить точки зрения двух выдающихся мыслителей нашего времени», готовности, однако, не реализуемой из-за вышеупомянутого «вето». Но корректная отговорка не снимает с журнального предприятия некоторого налета неблагообразия: можно было бы и не изолировать читателя полностью от солженицынского первоисточника, не понуждая судить о нем по полемическому пересказу, вдобавок из уст человека, навеки умолкнувшего и потому сегодня безгласного в отношении давних своих слов. Ведь теперь всякий, кто склонится принять тезисы Сахарова, тем самым поневоле присоединится к памятной формуле: «Я Солженицына не читал, но с ним категорически не согласен».

Солженицынскую публицистику печатать без разрешения автора нельзя. Но ее можно цитировать, чем чрезвычайно энергично пользуются все течения нашей общественности. В подборке «Уроков» вполне обоснованно отводится достаточная журнальная площадь ценным комментариям академика В.Л. Гинзбурга к драматическому документу, открывающему всю публикацию. Неужели не хватило хотя бы такого же места, чтобы прокоментировать те или иные возражения Сахарова выдержками