Книга Меня зовут женщина - Мария Арбатова

– Я очень устал. Я не знаю, кто такие чеченцы и при чем тут партия «зеленых», – брыкается он.

– Вероятно, мы перепутали, нам сказали, что вы известный борец за права человека, – говорит Лола надменно.

– Да, да, так и есть, – приосанивается Хефнер.

– Мы будем писать о караване в самых крупных российских газетах. Наших читателей, конечно же, удивит ваша холодность к истории избиения, – говорит Лола, затягивая на его горле шелковый шнурочек.

– Конечно! Я возмущен! Я готов! Что я должен делать?

– Идти с нами после концерта в левую газету «Выбор» и комментировать эту историю.

– Хорошо, – тяжело вздыхает Хефнер. Какой уж он там борец за права человека, не знаю, но знаю, что для кировского МВД «член бундестага» – это «посильней, чем „Фауст“ Гёте».

Мимо нас пролетает, размахивая своей «Страдивари», пылающий Погачник.

Он выбегает из театра, и в окно видно, как он мчится через театральную площадь, впрочем, не так быстро, чтоб его не догнали несколько дам с трагическими лицами. Погачник в очередной раз не желает играть в одном концерте с порнотеатрами и в очередной раз все же возвращается на сцену, уступив поклонницам. Все сочувственно кивают сначала ему, потом французским актерам, всем страшно надоела история перетягивания каната, но Погачник… Погачник – это Геббельс каравана.

А мы тащим унылого Хефнера по ночным улицам, и он озирается, словно мы собираемся его изнасиловать в кировских кустах. А в редакции щебечет целая компания караванцев, потому что завтрашний номер выпускается как караванный. И ко мне подходит молоденький мальчик и так тихо говорит:

– Здравствуйте, я из МВД. У нас к вам большая просьба: пожалуйста, не рассказывайте о сегодняшнем инциденте с ОМОНом иностранным гостям.

Ну, это уж слишком. Я думала, что так бывает только в плохих телесериалах. Но я же не могу есть чужие сюжеты, я всю жизнь ем свои и других заставляю. Это не моя вина, а моя беда. И я нежно беру мальчика под руку, и веду к Хефнеру, и говорю:

– Посмотрите, Герольд, какие красавцы работают в МВД! А Лола переводит, и Хефнер долго пожимает мальчику руку, потому что уже на все согласен.

– Между прочим, этого прислали, чтобы замять сегодняшнюю историю с чеченцами. – Лола переводит, и парень становится бледным, как рубашка Хефнера, а мне уже весело, у меня уже «тридцать тысяч одних курьеров». – Так вот, передайте начальству, что если с моей головы упадет хоть один волос, то вся европейская общественность – вы поняли? – вся европейская общественность займется исключительно кировским ОМОНом!

Я кидаю зверский взгляд на Хефнера, и замордованный депутат бундестага твердо кивает, символизируя участие европейской общественности в моей судьбе. Молодой человек смывается, а Хефнер ломается, как институтка, которой назначают свидание. Единственное, что удается выжать из него журналистам:

– Я ничего не знаю. Меня сюда привели силой, но все это правда большой удар по правам человека. Я очень устал и очень хочу спать.

Собственно, больше нам ничего и не нужно, просто по нашим совковым представлениям борец за права человека должен выглядеть по-другому, как бы он ни устал и сколько бы девушек его ни ждало. Впрочем, «это есть наша проблема». Хефнер убегает, и тут эколог Уго закатывает истерику на английском о том, что никто ничего не хочет делать в номер; что Маркус со своей бритой девочкой только играют на компьютере; Сьюзен беспокоится только о том, будет ли напечатан ее возлюбленный, русский поэт; фотографии плохие; французы написали галиматью; а ваши (в смысле наши) вообще не дали ни одного слова. И кроме его, Уго, статьи о солнечной батарее, в номере нет ничего. На самом деле он переживает, что красавица Сьюзен, двадцатипятилетняя мать троих детей, вступившая с Уго в караванную любовь, каждые пять минут, закатив огромные глаза, цитирует стихи русского поэта, а не статью о солнечной батарее.

У меня советская власть выработала иммунитет против таких сцен, а у Лолы – нет, она садится за печатную машинку и начинает делать бессмысленное интервью со мной и армянским антропософским издателем Арменом о караване. Когда эта липа подходит к концу, мы возвращаемся в гостиницу. Свет и лифты почему-то выключены, как объяснил потом местный кагэбэшник: «У нас в Вятке свои порядки». Мы топаем на свой пятый этаж, освещая лестницу спичкой. В одном из пролетов в дикой позе в луже крови лежит чеченец.

– Ааааааааа! – вопим мы с Лолой, перегруженные ужасами дня, и скатываемся с лестницы.

– Спокойно, – говорит Армен. – Он жив. Он пьян. Он спит. Это не кровь. Это разбитая бутылка красного вина.

– В номер сначала зайду я, – говорит Лола. – Вдруг там ОМОН! – И мы, две литературные тетки с поехавшей крышей, обклеившие стенку в поезде фотографиями своих взрослых детей, играем в какой-то плохой шпионский триллер.

Утром я просыпаюсь от стука в дверь. Это Лена Гремина. Лола уже ушла.

– Вставай, борец за права уголовных меньшинств, пойдем в ресторан завтракать. Я одна боюсь, твои подзащитные меня хватают и делают предложения в ненормативных выражениях.

– Что это у тебя в чашке? – спрашиваю я, потянув носом.

– Красное вино. Очень хорошо поднимает гемоглобин. – И пока я привожу себя в порядок, Лена лежит на моей постели, щебечет и, конечно, разливает красное вино на пододеяльник.

Чеченцы в ресторане взирают на меня, как туристы на статую Свободы. В середине завтрака вихрем вносится Лола и кидается мне на шею.

– Ты жива?

– А что такое?

– Я зашла в номер. А там вещи разбросаны, полотенце на ручке двери и кровь на пододеяльнике… Мы думали, они тебя…

– Кто?

– Омоновцы. Пожалуйста, одна больше не ходи.

Мы набиваемся в автобус и едем на местное телевидение, где обещана пресс-конференция президента местного телевидения для караванных журналистов. В студии накрыты столы, и президент, с внешностью и языком отставного военного, нудно повествует о том, что кировская студия телевидения – самая кировская студия телевидения в мире. Караванцы жуют торты и арбузы, которые кончаются гораздо раньше, чем речь президента. А тут еще показывают фильм про то, как немецкие охотники шастают по вятским лесам. Первым встает Уго, ему как экологу особенно неприятно созерцать, как его соотечественники бьют русских зверушек, он видит в этом вызов, ведь лично он приехал, чтобы за месяц путешествия научить глупых русских, как жить. Уго требует прекращения демонстрации фильма. Президент открывает было рот, но фильм уже выключен. У иностранца больше звездочек на погонах, чем даже у самого президента.

– Давайте лучше говорить о нашем будущем, о европейской экологии. Я привез вам солнечную батарею. Я мечтаю о времени, когда экологически чистая энергия придет на наш материк, – говорит Уго, размахивая солнечной батареей величиной с портфель. – Солнечная батарея – это все! Это наше будущее!

Караванцы зевают, потому что батареей Уго изнасиловал их еще в поезде, а кировцы – потому что им не дали отчитаться, а больше ничего с иностранцами они делать не умеют.