Книга Цена его любви - Кира Шарм

— Девочка моя невозможная, — дергаюсь, вбиваюсь, в волосы впиваюсь. На кулак наматываю.

Дико. Озверело. Без тормозов и планок. Задыхаясь.

— Я тебя разодрать за это готов, Даааша!

Цепляется ногтями за плечи.

А я мну тело, вколачиваясь, вбиваясь.

Сжимаю нежную кожу — до отметин, до синяков, — и разжать не могу. Никак не могу.

Только дергаю на себя ее бедра, пульсируя в узком жарком теле. Дергаясь в ней как в агонии.

И марево перед глазами.

Пью ее, беру, вталкиваюсь, стоны ее в ушах выстрелами взрываются и лепет ее слышу, чтоб простил, что не могла так просто в стороне стоять, что не подумала.

— О тебе только думала, Влад. Как с ума сошла, когда увидела. Прости… Но… Не могла… не могла по-другому… Бросилась. И еще раз сто бы бросилась, если бы…

— Молчи, — дергаю за волосы, до крови прикусываю шею.

— Молчи, Даша, — вколачиваюсь в нее, а перед глазами — другое. Перед глазами она — распростертая, блядь, на снегу этом под черным небом. С глазами неживыми, стеклянными. С волосами своими золотыми, разметавшимися. Только глаза стеклянные и из губ струйка крови течет.

— Молчииии, — рычу, лицо сжимаю.

Вталкивая язык в рот, так, чтобы до горла, до внутренностей ей достать.

Чтобы не только губами, чтобы, блядь, и внутри себя замолчала. Чтобы думать о таком больше не смела никогда. Даже во сне.

До вспышек из глаз луплю бедрами о ее бедра. Так, что кости наши ударяются. Захлебываюсь хлипким звуком наших тел.

Реву прямо ей в рот, — и сгребаю. Снова всем телом к себе прижимаю.

Чувствовать, что живая должен. Должен. Пока образ этот ее на снегу лежащую на хрен не вытравится, не раскрошиться, как наркоманский бред.

Но не выходит.

Живая, горячая.

А та, — не исчезает, не пропадает никуда.

Потому что знаю, — в любой миг такое случится может. В этом гребаном мире секунда все может решить. Тем более, — теперь…

Рычу, когда она судорожно сжимается, — крупными волнами, жадными тисками меня внутри обхватывая.

Рычу и дергаю на себя так, что у самого, на хрен, искры из глаз.

Заливаю своей спермой.

Судорожно изливаюсь.

И не отпускаю. Прижимаю сильней.

Не выходя, впечатав в стену.

— Даша, — тяжело дыша, ловлю пальцем лицо, заставляю снова поднять глаза.

— Ты понимаешь, где ты? Понимаешь, — война! Я не могу тебя потерять! Не могу, понимаешь. Даааша!

— И я тебя, Влад, — так же впивается руками в плечи. До мяса ногтями рвет. — И я тебя не могу. Не могу, понимаешь…

— Потерпи, — подхватываю на руки, полотенцем укутывая.

Целую все лицо болезненными, горько-тягучими поцелуями. — Потерпи, маленькая. Надо просто переждать. Переждать и не высовываться. Быть осторожной. Все закончится, Даша. Вся эта война когда-нибудь закончится. И тогда все у нас будет. Будет, как тебе надо. Как ты хочешь. С прогулками, разговорами. Голубей будем кормить и разговаривать обо всем на свете. Будет. Но пойми, маленькая, — доношу до постели, укладываю, откидывая одеяло.

— Сейчас нельзя… Сейчас только так… Надо только потерпеть. Переждать, милая, — глажу ее лицо, целую уже по-другому. С щемящей нежностью.

— Знаю, ты не привыкла. Знаю, что страшно, маленькая, — глажу по волосам, нежно к себе прижимаю. — Все знаю, Даша. Будет время. Сможешь свободно гулять. Сможешь ждать меня у ворот нашего дома. Все будет. И разговоры у камина. Только потом. Потерпи немного. Потерпи.

— Я так боюсь, Влад. Так боюсь тебя потерять…

— Тсссссс…. Я никуда не денусь, Даша. За сто лет пуля меня не взяла — и теперь не возьмет. Не денусь, но если тебя потеряю… Тогда я сдохну, Даша. Просто сдохну. Ты понимаешь?

Кивает, а я вижу, по глазам вижу — ни хрена не понимает.

Не понимает, что мне эти вопросы надо решать, а ей — сидеть в сторонке и не вмешиваться.

По дыханию, по тому, как сердце ее бьется понимаю. Сто раз еще так бросится, если увидит. Хоть что бы сейчас пообещала.

— Девочка моя, — глажу по волосам, нависнув над ней так, что наши волосы переплетаются. Глаза в глаза. Совсем рядом. — Не делай больше глупостей. Никогда. Ты же меня хуже пули так убьешь. Обещай.

— Обещаю, — шепчет, кивая. Проводя пальцами по моим губам. Обещает, и знаю, что врет. Врет, и я поделать ничего не могу.

— Отдыхай, маленькая, — накрываю ее пальцы губами. — Отдыхай. Мне еще разобраться там нужно. Спи. Не дожидайся. Я, может, долго.

Провожу пальцами по глазам, по векам.

И отрываюсь — резко. Потому что невыносимо отрываться от нее.

Слышу, как тихо плачет. Беззвучно. Как капельки по глазам бегут.

— Все закончится, — наклоняюсь, стирая пальцами ее слезы. — Закончится, Даша. Все будет хорошо.

— Иди, Влад, Иди. Тебя надо, — кивает, а сама пальцы мои к щеке прижимает, и они от этого просто горят. — Теперь ведь риска нет?

— Нет, маленькая. Я буду в доме. Если уеду, обязательно скажу. Но это был просто показательный выстрел. Не бойся. Никакой опасности на самом деле нет. Просто Регину нужно найти.

Кивает, и снова вижу — ни слову не верит.

Сжимает в кулаках простыню. А руки белеют от напряжения.

И оставлять ее сейчас, вот так, — немыслимо!

И ведь остаться не могу!

Отстранился — резко, отворачиваясь.

Не от нее, — от реальности этой блядской. Такой, какой она в нашем мире и есть на самом деле. В которой кровью вся жизнь, все, чем дорожишь, по снегу стечь в любой момент может.

Рывком дернул брюки из шкафа, на ходу надевая. Коньяк вытащил.

— Держи, Даша, — приподнимаю ее голову, держу, поднося рюмку, — не успокоилась до сих пор, зубы пусть мелко, а о хрусталь стучат.

— Пей. Тебе надо выпить. Согреться. И успокоиться.

Послушно глотает, закрывая глаза. И все равно — мертвой хваткой в руку мою вцепляется. Будто боится, что выйду за эту дверь и больше не вернусь.

— Вот так, девочка, — выливаю в нее все до капли. — Ложись. Ты переволновалась, — снова глажу по лицу, по волосам. — Все хорошо будет, ну? Я ведь обещал.

Выхожу, тихо прикрывая за собой дверь, когда вижу, что расслабилась, что тело, до сих пор скорченное, наконец обмякло.

Глава 19

— Василий, — быстро проходу в кабинет, тут же плескаю полный стакан вискаря.

К херам — отшвыриваю, глотая прямо из бутылки.