Книга Что гложет Гилберта Грейпа? - Питер Хеджес

Лицо вытираю футболкой. Прокручиваю в голове вторую половину дня и разговор с миссис Бетти Карвер. Ее фраза «Я знала, что ты никогда не уедешь из Эндоры» меня буквально преследует. «Я знала, что ты никогда не уедешь». Наклоняюсь над раковиной, губами формирую плевок и роняю его на дно.

20

Над изголовьем Эми висит бархатное панно, изображающее Элвиса с белой гитарой. Вообще стены в ее комнате оклеены бесчисленными постерами «Короля рок-н-ролла». На всех он молодой и поджарый. Пухлый, поросячий облик поздних лет здесь не отражен. Эми пользуется стереосистемой старой модели. Это подарок нашего отца к ее поступлению в седьмой класс. Динамики истыканы карандашом — это работа Арни. Эми собрала коллекцию из тридцати с лишним «сорокапяток» Элвиса, которые хранятся в специальном лиловом футляре; среди них есть даже оригинал «Love Me Tender». А еще на стене висит вставленная в сверкающую золоченую рамочку вырезка из «Де-Мойн реджистер» — некролог Элвиса. Газетная бумага давно пожелтела.

Не в силах более любоваться этим Элвис-музеем, я щелкаю выключателем, падаю навзничь на кровать сестры и жду в темноте. Моей сестре тридцать четыре года, а комната выглядит лет на тринадцать.

Внизу орет телевизор и брякает посуда, которую сваливают в раковину. Звуков мытья, чистки или полоскания не слышно, потому что Эллен теперь заявляет, что у нее на руках появилась какая-то новая, редкая разновидность сыпи, не допускающая контакта с водой.

Лежа на постели Эми, размышляю, чем такой парень, как Элвис, лучше такого парня, как я.

Помню день его смерти. Эми спала в гостиной, на оранжевом диване. Мы ее разбудили, чтобы сообщить печальную весть. Эми села — и стала требовать от Дженис многократного повторения, с десяток раз. Старшая сестра нам не поверила, поэтому я принес розовый транзисторный приемник и прокрутил всю шкалу. Услышав, что три радиостанции гоняют песни Элвиса, она сочла это простым совпадением. Потом какой-то диджей сообщил, что у певца случился сердечный приступ. Эми ушла наверх и заперлась у себя в спальне.

В тот вечер мы приготовили любимые кушанья Эми. Тогда у нас стряпней еще занималась мама: пекла, жарила, тушила; тогда она еще появлялась на людях. Арни помог мне отнести Эми ужин: жареную курицу с салатом из свежей капусты. Мы постучались и оставили тарелки под дверью, но Эми ужинать не стала. У нее в комнате крутились пластинки Элвиса; из трещин в полу неслись песня за песней. С улицы было слышно.

К чему я вам рассказываю всю эту историю про Элвиса: с того вечера моя старшая сестра так и не пришла в себя. В некотором смысле она вообще не оправилась от этого удара. Одно можно утверждать наверняка: Элвиса она не забыла. Кто хоть раз посмотрит на эти стены, тот меня поймет.

Дверь в ее комнату распахивается, вспыхивает свет, и Эми говорит:

— Вот ты где. Мы тебя обыскались.

— Я там, где обещал.

— Ты разве есть не хочешь?

Я молчу.

— Как ты себя чувствуешь, Гилберт?

— Бывало лучше.

— Нам всем бывало лучше. Как тебя понимать?

Пускаюсь в объяснения: мол, я считаю, что у нас в семье слишком много едят.

— Есть люди, которые голодают, Эми, а мы объедаемся, как…

Не слыша меня, Эми зовет: «Эллен!» — и идет по коридору к ванной. Оттуда появляется Эллен с блокнотиком в переливчатой обложке и с набором цветных фломастеров. Готова фиксировать идеи, составлять списки и т. п. В прошлом году она баллотировалась в секретари ученического совета и, естественно, победила. На выборы она шла под девизом: «Эллен Грейп: нашего поля ягода»[5].

— Гилберт, — начинает Эллен, — надеюсь, это совещание будет плодотворным.

Вытаскивает из кармана какой-то тюбик и мажет губы не то жиром, не то гелем.

— Боже, — спрашиваю, — что у тебя со ртом?

— Это блеск для губ.

Я брезгливо фыркаю.

— Чем плох блеск для губ? Им все пользуются.

— Все?

— Да. — Эллен плотно сжимает губы.

— И Арни? И мама? И близнецы Байерс? И Лэнс Додж? Нет-нет-нет. Вряд ли.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Я знаю то, что ты сказала. Ты сказала «все». Но это ошибка.

— Это просто фигура речи.

— Речь нужна не для того, чтобы фигурять. Речь нужна, чтобы говорить!

— У тебя в заднице свербит?

Она всего лишь безбрекетная акселератка, напоминаю я себе, и тут дверь отворяет Эми:

— А ну, прекратите.

Я изображаю улыбку, словно говоря: «Как скажешь, Эми». Эллен помалкивает, вновь отвинчивает колпачок тюбика и наносит второй слой блеска.

— У нас не так много времени, — говорит Эми.

— Времени полно, — говорю я. — До его днюхи еще месяц.

— Двадцать дней, — вставляет Эллен. — Если ты соизволишь заглянуть в подаренный мною календарь, старший братец, то поймешь, что мы поставлены в жесткие временны́е рамки.

Не могу на нее смотреть. Слишком много блеска.

— У меня, младшая сестрица, больше нет того календаря…

— Что ж, не повезло тебе.

— Арни его использовал вместо туалетной бумаги.

Эми стучит костяшками пальцев, как судейским молотком, по белому комоду. Собрание призывают к порядку, и мы с Эллен умолкаем.

— Сегодня у нас явно мало времени, — говорит Эми.

— Не потому ли, — спрашиваю, — что ожидается просмотр некоего фильма с Элвисом?

Эми кивает:

— Это его лучший фильм. Иначе бы…

Никто и не спорит. Эми всегда ставит на первое место интересы других, так чего ж не уважить сестру с этим ее Элвисом.

Откинувшись на спинку стула, выслушиваю идеи сестер.

— Будем подавать что-нибудь вроде лазаньи-спагетти, хот-догов и гамбургеров или ограничимся мясными сэндвичами? — спрашивает Эми.

Я пожимаю плечами.

Эллен удостаивает нас такой сентенцией:

— Арни всегда предпочитал хот-доги, но ему исполняется восемнадцать — это начало зрелости. Тарелка пасты даст Арни больше возможностей показать, что он ведет себя сообразно возрасту.

Эми слушает, как образцовая старшая сестра. Улыбчиво кивает, а у меня на языке крутится: «Дуреха ты: Арни — дебил. Чем его ни корми — половина все равно останется у него на физиономии, и он все равно будет через день лазить на водонапорную башню и вести себя будет как шестилетка до конца своих дней». Но я помалкиваю.

Рука Эми сжимает мне колено: не иначе как старшая сестра чувствует, что я вот-вот вцеплюсь Эллен в горло.