Книга Институт благородных убийц - Анна Зимова

Пора, наконец, признаться: ждать больше нечего. И решение у меня, если подумать, уже есть — простое и очевидное — «Флурпакс». Психиатр прописал ей «Флурпакс». Выждать, чтобы она принимала его хотя бы месяц, и добавить сверху буквально немного «Х…мина» — и все, никаких мудрствований. «Х…мин» — не убийственное само по себе вещество, которое входит в состав многих лекарств с пышными названиями. Это ингибитор захвата серотонина. Вместе с флунаризином он составит смертельный коктейль для Зинаиды. Она даже не успеет понять, что с ней происходит. Вдруг дыхание станет поверхностным, побледнеет кожа, появится холодный пот. Рефлексы сначала усилятся, но потом утратятся. Исчезнет реакция зрачков на свет. Сердечная деятельность ослабнет, и упадет давление. Могут возникнуть судороги, но вовсе не обязательно. В заключении о смерти гарантированно напишут «сердечная недостаточность».

Как соблазнить ее на «Х…мин», я придумаю. Это будет несложно, при ее-то любви к лекарствам. Обмолвлюсь, что кому-то он помог, и она сама его попросит. «Х. мин» — «старушечий» препарат. Его наличие у 84-летней женщины вполне естественно.

Буквально несколько смешиваний, и наши мучения закончатся. Мне нужно только будет обеспечить ее «Х…мином», а потом ждать. Не очень долго. Если затеют расследование, то все равно ничего не поймут, в ее аптечке сам черт ногу сломит, мало ли что ей приспичило проглотить. Да, «Флурпакс» плюс «Х…мин» — изящно, просто. Я не смогу (и в этом заключается для меня самое страшное, самое тяжелое) сделать смерть Зинаиды абсолютно, совершенно безболезненной, но я клятвенно обещаю ей, что она будет страдать совсем недолго. По крайней мере, это будет несопоставимо с мучениями висельника или человека, бездумно наглотавшегося снотворного. В конце концов, пресловутая смерть от старости, которая многим, вероятно, видится легкой как перышко, может нести в себе куда как больше физических мук. Если она умрет не от моей руки, а от своих хворей, никто не гарантирует ей, что это произойдет менее болезненно.

Лера ворочалась и тянула одеяло на себя. Выпроставшись наружу, чтобы она завернулась наконец в него безраздельно, я вытянулся и закрыл глаза. Прислушиваясь к ее ровному, какому-то прилежному сопению, прикидывал — может быть, месяца приема «Флурпакса» мало. Да, пожалуй, лучше выждать месяца полтора, чтобы наверняка. Рано утром нужно было вставать на стройку, но уснуть все не получалось. Осторожно извернувшись, чтобы не задеть Леру, я спустил ноги с кровати и подошел на цыпочках к столу. Включил компьютер, но мысли как будто налили тяжестью руки, придавили их к столу, и я не мог начать писать. Так и сидел, уставившись на экран и чувствуя лишь, как холодеют пальцы ног, упершиеся крепко, до немоты в пол. Как начать? «Я убью Зинаиду. Убью я Зинаиду. Зинаиду убью я».

Сложнее всего будет перетерпеть муки ожидания и вести себя в этот период как ни в чем не бывало. Не сойти с ума от страха. Надеюсь, у меня хватит сил держать себя в руках. Не о том рассуждаю. Все, что нужно, — стиснуть зубы и сделать это последнее усилие.

С утра мать с тревогой заглядывала в лицо. Проверяла, подрагивает ли щека. Только хуже от ее взволнованных взглядов. Боится, что у меня из-за нервов что-нибудь внутри перегорит, и я начну дурковать. Шушукалась с Лерой, явно обо мне. Помочь хотят.

Лера. Сейчас не спит, наверное, приоткрыла веки на миллиметр и наблюдает за мной. Переживает. Я не домогался ее уже черт знает сколько. Она пытается обходить эту тему в разговорах, чтобы не ставить меня в неудобное положение. Это благородно и жалко. Лучше бы покричала, оскорбилась. Надо поговорить с ней по душам, но не сейчас. Нет сил еще и с ней объясняться. Бедная Лера, вечно ее обиды оставляю на последнюю очередь.

Меня обвили мягкие руки, душно пахнуло ванилью. Я быстро закрыл компьютер, привычным уже движением. Лера, заспанная, со спутанными волосами, села ко мне на колени и примостила голову на плече. Спросила на зевке:

— Есть хочешь?

Что бы ни случилось в мире, что у мамы, что у Леры первым вопросом будет — ел ли я. Молчи, чтобы не сорваться и не надерзить. Я не обнял ее, даже не пошевелился. Мы сидели так довольно долго. Лера молчала, я уже стал сомневаться, бодрствует ли она вообще, как вдруг она встрепенулась:

— Я знаешь что делаю, когда нет уже сил терпеть? — И, не дождавшись ответа, продолжила: — Думаю о будущем. Представляю, как будет выглядеть наша квартира. Какую мы купим мебель. В прихожую. В гостиную. Все-все воображаю, даже занавески.

— Помогает?

— Не веришь, попробуй сам. Хочешь, прямо сейчас?

— Не хочу.

— Почему?

— Зачем сейчас думать об этом? Странное занятие.

— Но ведь квартира все равно будет наша.

— Вот когда будет, тогда и помечтаем.

— Тогда мы начнем действовать. А пока можно и помечтать.

— Не хочу. Какой смысл?

Она капитулировала — ей не по зубам было мое отчаяние — и снова притихла на моем плече.

— Не засыпай тут. Иди в кровать, — легонько потряс я ее.

Она встрепенулась:

— Кронштейн нам завтра прикрепишь?

— Какой кронштейн?

— Ты обещал.

— А, держалку для одежды. Забыл.

— Ты завтра рано освободишься. Придешь?

— Хорошо. Иди спи.

— Поесть не надумал?

— Нет, спасибо.

— Для кого я готовлю?

— Не знаю. Что ж мне теперь — давиться?

— Начнем жить вдвоем. — Повозившись, она вольготно привалилась ко мне, как к спинке кресла. — Даже не верится. Это случится когда-нибудь?

— Почему это не должно случиться?

Она замолчала. Мне не было видно, но я знал и так, что ноготь большого пальца у нее сейчас во рту.

— Просто это может случиться еще так не скоро. Мне иногда кажется…

— Скоро, скоро. Все у нас будет хорошо.

— Вдвоем… — она копошилась на постели, устраиваясь поудобнее. — Ты и я. И все. С ума сойти. — В воздух взлетела подушка, одеяло затрепыхалось от торопливых ударов ног.

— И не говори. — Я не мог не улыбнуться.

Я думал, что она уже спит, как вдруг из-под одеяла раздалось:

— Про кронштейн-то не забудешь?

— Не забуду. Спи.

Глава 12

— Какие еще «долгие лета»? Так не говорят сейчас: «долгие лета». Вы же не поп.

— Ты пиши, пиши.

— Плохо звучит!

— Доживите до моих лет, а потом судите.

Мать, я и Зинаида загодя писали поздравительные новогодние открытки знакомым Зинаиды. В том, что касалось развлечений, она была совершенно безыскусна — вполне удовлетворялась тем, чтобы просто мучить ближнего своего. Мама раздражалась. Она в очередной раз проглотила крючок, что подбросила ей старуха, и вступила с ней в бесплодную дискуссию, победить в которой у нее не было шансов. Лучше бы заткнулась и быстренько сделала то, о чем ее просят. Бросаться на амбразуры было в ее духе, она, видимо, все надеялась, что когда-нибудь последнее слово в споре останется за ней. Зинаида ликовала — рыбка у нее на крючке трепыхалась и того гляди грозилась совсем обезуметь. Мама, которая писала под диктовку — старуха видела совсем плохо по вечерам, — кипела праведным гневом: ну как можно употреблять в письменной речи такие нелепые обороты? Как можно обращаться к человеку «старушоночка моя» и что это за приписка в конце: «Плохо, конечно, что ты сама мне не пишешь, ну да Бог тебе судья»?