Книга Витгенштейн - Франсуа Шмитц

«Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью – на них – выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как взберется по ней наверх)»[24].

Итак, понимать «Трактат» значит уметь молчать.

IV. «Назад, на грубую почву!»[25]

Ошибки «Логико-философского трактата»

Витгенштейн действительно замолчал на десять лет. Затем он вновь принялся философствовать. Он считал, что решил все проблемы – в самом деле, отчего бы окончательно не замолчать? Новый этап философской деятельности Витгенштейна, начавшийся в 1928–1929 годах, вначале был связан с просьбами разъяснить содержание «Трактата», с которыми обратились к нему члены «Венского кружка». Мало-помалу, в ходе бесед с ними – особенно с молодым философом и математиком Фрэнком Рамсеем, а также с экономистом из Кембриджа Пьеро Сраффой, – он понял, по его собственному признанию, что в «Трактате» содержится «много ошибок», о чем написал в предисловии к «Философским исследованиям».

Эти «ошибки» касались преимущественно одного из важнейших тезисов «Трактата», который Витгенштейн выразил следующим образом:

«Имеется один, и только один полный анализ предложения»[26].

Как отмечалось ранее, лишь приняв это утверждение, можно быть уверенным в репрезентативном характере образа или предложения, включающего сложные имена. Признав наличие ошибки, Витгенштейн тем самым отказался от данного тезиса – одного из тех, на которых базировалась его первая работа. Коротко перечислим эти «ошибки».

Первый и наиболее важный тезис трактата касался независимости элементарных предложений. Согласно ему, истинность или ложность одного элементарного предложения не зависит от истинности или ложности другого элементарного предложения. С этим тезисом перекликается тезис о двух возможностях для положения вещей: оно либо существует, либо не существует, независимо от того, существует или не существует другое положение вещей. Из этого следует, что одно элементарное предложение не может противоречить другому элементарному предложению и что элементарное предложение не может быть выведено из одного или нескольких элементарных предложений. «Трактат» убеждает нас в том, что между элементарными предложениями отсутствуют логические отношения (противоречия или вывода).

Витгенштейн меняет свою точку зрения по этому вопросу, рассмотрев предложения типа: «длина линии L равна 1,35 м» и «точка Т – зеленая». Из истинности этих предложений, по-видимому, следует, что предложения «длина L равна 1,36 м» и «точка Т – красная» являются сложными. Другими словами, предложение «длина L равна 1,35 м» противоречит предложению «длина L равна 1,36 м». В «Трактате» это явное противоречие вынудило Витгенштейна утверждать, что такого рода предложения в действительности не являются элементарными, а это значит, что их анализ привел бы к предложениям, которые перестали бы противоречить друг другу. В конечном счете Витгенштейн утверждается в убеждении, что это невозможно, поскольку нельзя не признать наличия подобных противоречий даже на самом простом уровне: например, если мы скажем, что координатами точки Р в трехмерной системе координат являются [x, y, z], то это будет противоречить предложению, в котором говорится, что координатами Р в той же системе координат одновременно являются [(x+1), y, z].

Приходится признать, что между элементарными предложениями также существуют логические отношения, из чего следует, что элементарные предложения не являются независимыми.

А значит, мы сравниваем с реальностью не изолированное предложение, но систему предложений, и, главное, оказывается, что не все логические отношения обнаруживаются в табличном способе изображения, используемом в «Трактате». Словом, «логическое» выходит далеко за пределы одной лишь области молекулярных предложений, которые считаются истинностными функциями элементарных предложений, входящих в их состав.

Вторая «ошибка» «Трактата» состоит в признании того факта, что общие предложения вроде «все люди смертны» являются лишь краткими выражениями для конъюнкции (или дизъюнкции в случае предложения «в коробке лежат шарики»). В некотором смысле Витгенштейн тем самым признал обоснованность аргумента, выдвинутого Расселом, который мы приводили выше. Эту кардинальную перемену взглядов можно попытаться объяснить следующим образом: соглашаясь с тезисом «Трактата», мы соглашаемся с тем, что общее предложение «туманно» в том смысле, что оно оставляет некоторую неопределенность. Например, когда мы говорим, что в коробке лежат шарики, мы не уточняем ни количество шариков в коробке, ни их точное местонахождение в ней. Следовательно, чтобы смысл наших слов был предельно ясен, нам придется уточнить и количество шариков, и их точное местонахождение в коробке (и, вероятно, еще многое другое). В итоге у нас получится предложение типа «шарик а имеет координаты [x, y, z], или шарик а имеет координаты [x’, y’, z’], или… и т. д., или шарик b имеет координаты [u, v, w], или шарик b имеет координаты [u’, v’, w’], или…» и т. д. Тогда возникает вопрос: выражаем ли мы при этом то же самое (только с большей точностью), что хотели выразить, говоря, что в коробке лежат шарики? Если мы проявим внимание, то заметим, что зачастую наш ответ будет отрицательным: к примеру, мы просто хотели сказать, что коробка не пустая (и, следовательно, прежде чем использовать коробку в качестве упаковки, нужно извлечь ее содержимое) или что с ней нельзя играть (потому что шарики могут рассыпаться по полу и спровоцировать падение тетушки Ноэми)[27].

В таком случае нельзя считать, что запись в виде дизъюнкции говорит то же самое, что исходное, так сказать «туманное», предложение. Общее предложение может иметь вполне определенный смысл, не воссоздаваемый логическим анализом, который «Трактат» считает необходимым. Из этого непосредственно вытекает, что смысл такого рода предложения зависит не только от его условий истинности, но от того, в каком контексте оно употребляется и каким образом это делается.

Совершенно очевидно, что признание наличия этих двух «ошибок» доказывает несостоятельность постулата логического анализа: в первом случае мы вынуждены признать, что истинностное значение молекулярного предложения зависит не только от истинностных значений входящих в него элементарных предложений (принцип истинностной функциональности). Если истинность или ложность элементарного предложения зависят не только от существования или несуществования изображаемого им положения вещей, но и от истинности или ложности других элементарных предложений, то то же самое можно сказать о молекулярном предложении, в котором присутствует это элементарное предложение. В этом смысле логический анализ молекулярного предложения не позволяет выявить условия истинности, а главное, вышеуказанные условия истинности невозможно показать в логической символике.