Книга Внутренняя линия - Владимир Свержин

И вот сейчас Судаков шел, негодуя на себя, на внезапную мягкотелость, заставившую вступиться за недобитую буржуйку. За то, что теперь из — за минутной слабости судьба его рухнула под откос, и кто знает, чем дело закончится.

«У Таисии — то, тьфу, Татьяны, может, все бы еще и обошлось, — думал он. — Помурыжили бы в ГПУ и отпустили. А теперь каково будет? Что ж я натворил — то?!»

Он ни на минуту не пожалел о тех двоих, кто остался лежать с простреленными головами во флигеле на полу. Его крутили, разрывали и корежили боль и тревога о судьбе жены и дочери.

«Если терехи возиться не будут, к рассвету доберутся до Воеводино. Хватиться, поди, еще не успеют. Оттуда до Харькова — поездом. А там, в столице — то украинской, затеряться есть где. Дружок в городской управе работает. Оно, конечно, рисковое дело — беглых укрывать. Так ведь и сам, как пить дать, не захочет, чтоб в ГПУ прознали, что до революции он был не унтер — офицером, а подпоручиком. А после того — не в госпитале с сыпняком валялся, а у Петлюры в гайдамаках шашкою махал. Спрячет, куда денется…»

— Велика беда — устали. Надо идти. Спасаемся мы.

— Мама, а от чего мы спасаемся? На нас же бандиты напали! А Петр Федорович их застрелил…

— Это не бандиты были. Это товарищи из ГПУ.

— ГПУ? А какое ГПУ дело до нас?

— Оленька, так не говорят. Следовало бы сказать: «Почему ГПУ нами интересуется?»

— Ну, хоть бы и так. Я — пионерка, и ты…

— Оленька, я не хотела тебе говорить… Твой отец не погиб на фронте. Он жив, сейчас где — то за границей. Его зовут Владимир Игнатьевич Згурский. Генерал — майор Владимир Игнатьевич Згурский.

— Мой отец — белый генерал?

— Да, моя хорошая.

— Мама, этого не может быть! Это какой — то сон!

— Нет, это не сон, это явь. Твой отец — генерал. А твоя крестная — великая княгиня Ольга Константиновна, ныне королева Греции. Она была сестрой шефа папиного полка, и когда ты родилась…

Девочка заткнула уши.

— Мама, я не хочу этого слушать! Не говори мне больше ничего!

— Цыть! Раскудахтались… — обернулся Судаков. — Скоро уже будем, почти дошли.

Он остановился у сухого дерева, понуро склонившегося над сиротливой полянкой — выжигой. Именно здесь когда — то увещевал атамана Метлу, а теперь вот сам очутился на его месте.

— Уж прости, Захар, — прошептал он и, оглядевшись, двинулся вперед.

С полянки через подлесок тропка шла по берегу озера. Место это считалось нечистым. Как рассказывали старики, еще при татарах здесь утопилась зазноба воеводы Елчанинова — бросилась в воду, оставив среди камышей корзину с младенцем. И тогда, и сейчас сюда забредали только рыбаки — клев тут был хороший. Но, как говорили, водяной нет — нет да и присматривал новую жертву.

Дальше стежка вела к сгоревшему лесничеству. Закопченный остов печи меж обугленных столбов и раскатанных по сторонам бревен безмолвно свидетельствовал о разыгравшейся здесь когда — то трагедии. Но остатки жилища не интересовали Петра Федоровича. Он прошел к колодцу, вытащил из — под рубахи прихваченную из дому крепкую веревку, привязал ее к вороту и, закрепив второй конец на поясе, начал спускаться вниз.

«Только б ничего не порушилось!»

— Держите вдвоем веревку, а то неровен час ухну!

Четыре руки вцепились в трос, но Судаков понимал, что тресни вдруг старый ворот, лопни пеньковые волокна — и спасения ждать неоткуда.

— Ну — ка, — прошептал он, уперся ногами враспор и толкнул одну из колодезных стенок.

Аккуратно подогнанные бревна, казавшиеся прочно вкопанными, со скрипом повернулись, открывая лаз.

«Вот и Метелкино убежище…»

Когда — то давно этот схрон показал юным «разинским казакам» Захаркин дед — лесник. Здесь прятали они «награбленные сокровища», здесь отсиживались, ожидая, когда спадет гнев разбушевавшихся отцов. После удачной засады на атамана Метлу Судаков не мог заставить себя прийти сюда. Его одновременно тянуло в места своего детства, и в то же время последняя встреча с закадычным дружком вновь, как живая, вставала перед глазами. Но сколь веревочка ни вейся, а в петлю совьется.

Судаков качнулся и уцепился за край лаза. Все, как в былые времена: свеча на плошке поджидала бесшабашного «разница», словно оставленная лишь вчера. Он нащупал спички, зажег свечу. Даже Захаркин дед не знал, когда и кем был сооружен схрон. Лесник говорил, что еще при Наполеоне, но бог весть…

Петр Федорович огляделся. Да, с тех пор, как они прятали здесь украденные головки сыра и валенки, изменилось немноroe. И все же: застланные нары у стен, стойка с винтовками, бомбы, уложенные в рядок, точно колбасы на витрине… даже пулемет «Льюис» с четырьмя снаряженными магазинами! Основательно Захар готовился. Судаков поддел штыком крышку одного из стоящих в углу ящиков: австрийская тушенка. Что ж, тоже неплохо. Не пасхальное разговение, но и с голоду не помрешь.

— Ау, Петр Федорович, — услышал он тихий зов.

— Да — да, сейчас! Уже иду! — крикнул он.

Спустя пятнадцать минут дверь схрона заняла прежнее место, надежно скрыв беглецов. Судаков возился с керосинкой, пытаясь унять странную дрожь во всем теле. Когда, помогая Татьяне Михайловне спуститься, он обхватил ее, будто обнял, его обдало таким умиротворением и теплом, что бывший начальник милиции едва не задохнулся от ранее неизведанного чувства.

— Точно, ведьма, — пробормотал он, — как есть. Связался же на свою голову!

— Мы что, теперь здесь жить будем? — удивленно разглядывая оружейные стеллажи, спросила Ольга.

— Если понадобится, то и будем, — огрызнулся Судаков. — А ты б чего хотела — хоромы царские?

Он собрался еще что — то добавить, но снова почувствовал в глубине души немой укор, точно мать поглядела на него и, услышав грубую речь, сокрушенно покачала головой.

— Переждать надо, — уже спокойнее пояснил он. — Вместе нам идти нельзя. Как Гуца хватятся, по всей округе разошлют ориентировки, кого искать. Помяните мое слово — ближайшие дни всех мужиков и баб с дитем женского полу останавливать и досматривать будут. Да и что мне с вами — то дальше делать? — Петр Федорович насупился. — У вас отныне свой путь, у меня — свой.

— Путь, — вздохнула Татьяна Михайловна, — у всякого свой.

Судаков отвернулся, чтобы не смотреть на спасенную им женщину. Его затопила волна горечи, будто не спас он вовсе эту злополучную генеральшу с дочерью, а втравил в безнадежное и опасное дело.

— Оно б вам лучше за Урал куда — нибудь податься, — после тягостной паузы начал бывший начальник милиции. — Там места глухие, авось и не сыщут. Одна беда: где мы, а где Урал.

— Мы поедем в Москву.

— Да вы с ума, что ли, сбрендили, Татьяна Михайловна? Что вам в Москве — то делать? Ведь там же гэпэушник на гэпэушнике сидит, да гэпэушником погоняет!