Книга Голоса прошлого - Ната Чернышева

    Стрела прилетела из– за деревьев. Самодельная стрела из самодельного лука. Она не смогла бы пробить походную одежду из прочной ткани. Вот только воткнулась не в защищённое одеждой место.

    В глаз.

    Навылет.

    И та, в чьём имени жил солнечный свет, перестала быть в одно мгновение.

    Мальчишка– оборвыш, непонятно откуда здесь взявшийся. Наверное, он мог бы привести к своим, но гнев и ярость – плохие советчики. Свернул ублюдку тощую шею, но смерть обратить вспять не сумел.

    Лилово– фиолетовое пламя обряда Прощания.

    Та, чьё имя горело солнечным светом, ушла тропою снов к давно почившем в корнях родового Древа предкам.

    Согласно обычаю, он взял за себя её сестру. Имя сестры серебрилось звёздной пылью на ночной росе. За короткое время она родила сыновей и дочь и он приходил к малышам на детскую поляну, а сам думал о предстоящем вылете, о боевом патрулировании, о том, что снова и снова будет искать проклятых недобитков, выжигать огнём их вонючие норы до тех пор, пока не останется ни одной.

    А потом на планету пришла армия.

    Ненадолго. К местной локали уже спешили объединённые флоты нескольких родовых деревьев. Пространственные бои принесут победу. Армия Чужих окажется в ловушке, и будет уничтожена; иного ожидать не следовало.

    Жаль, самому увидеть не придётся. Попал в плен, так глупо, так нелепо... Случайность, не давшая погибнуть в воздухе вместе с ведомым. Случайность...

   Но что Чужие сделают с ним? Среди них нет, и не могло быть телепатов, а обычных пыток он не боялся. Пусть пытают до скончания мира.

    Но они откуда– то привели её.

    Безжалостный тёмно– серый взгляд. Сталь и хрусталь. Острый скальпель, без наркоза разделывающий душу.

    Но сквозь броню и страх внезапно прорвалась боль.

    Боль потерь, соизмеримых с его собственными потерями. Ненависть, ставшая его собственной ненавистью. Общие на двоих чувства. И ужас осознания: это конец. Бесславный, – не удалось сохранить в тайне от врага ничего, что д о лжно было сохранить, – и от того особенно страшный.

    О последнем милосердии для себя не думалось; бой проигран, это – война. Будущие муки не радовали, но избавления не предвиделось, как не осталось и надежды. Принять смерть с достоинством, как полагается мужчине и воину. Несмотря ни на что и вопреки всему.

   Но память с отчаянием цеплялась за картинку: жена и дети, спящие в цветах детской поляны. Никогда не обратился бы с подобной просьбой к мужчине, но женщина...

   Женщина есть женщина, даже такая изломанная войной, как она.

   Дети в домашних цветах.

   Если встретишь их, пощади...

    Она не дала ответа. Стальная броня во взгляде всё– таки дрогнула. Не обещание, не клятва, не надежда.

    Просто сердцу внезапно стало легче.

    Его сердцу больше не надо было перекачивать по изломанному телу кровь.

    Благодарность.

    Прощание.

    Пустота.

    Холод.

    В модулях давно уже все спали. Я старалась идти бесшумно и тихо. Зачем тревожить солдатский сон; выспаться на войне – самое трудное дело. Даже тёплый душ не настолько важен, как крепкий, согласно регламента, сон.

    Я тихонько скользнула в наш блок. Постояла на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку.

    – Явилась, – недовольным шёпотом, вроде бы себе под нос, но так, чтобы я непременно услышала. Каждый слог услышала во фразе– предположении, где была, чем занималась и в какой позе. Патока, по голосу опознала. Кто бы сомневался...

    Шевеление, глухой звук кулака, воткнувшегося в тело, возня...

    – Ат– ставить драку, – скомандовала я, возня тут же утихла. – Спать.

    Села на свою неразобранную постель. Не было сил. Ладони снова замёрзли, до боли в пальцах. Но пойти приготовить себе кофе значило, что придётся вставать. Вставать не хотелось сильнее. Не было сил.

    – Что с тобой, Энн? – Хмельнёва. И тут же догадывается, что:– Телепатический допрос? С пленными возилась?

    Села рядом. Белое пятно лица в полумраке, тёмные провалы глаз, заострившиеся скулы. Нож в глазнице, капля тёмно– вишнёвой крови по щеке, как слеза... Я помотала головой, с усилием сворачивая паранорму.

    – Алеська, – выговорила с трудом, – скажи что– нибудь. Мне не хватает злости. Скажи... Только тихо, не перебуди всех...

    Заговорила, негромко, как я просила, но о чём! И как. Её надо было видеть. И слышать.

    Так убей врага, чтоб он,

    А не ты на земле лежал,

    Не в твоём дому чтобы стон,

    А в его по мёртвым стоял.

    Так хотел он, его вина, –

    Пусть горит его дом, а не твой,

    И пускай не твоя жена,

    А его пусть будет вдовой.

    Пусть исплачется не твоя,

    А его родившая мать,

    Не твоя, а его семья

    Понапрасну пусть будет ждать.

    Так убей же хоть одного!

    Так убей же его скорей!

    Сколько раз увидишь его,

    Столько раз его и убей!

    Автор стиха – Константин Симонов, 'Убей его...'

    – Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей, – повторила я последнюю фразу. – Спасибо, Алеся. Спасибо тебе.

    Она коснулась моей руки. Какая горячая, какая живая у неё ладонь...

    Алеська, Алеська... Подарок судьбы. Что бы я без неё делала?

    Заснуть не смогла. Лежала тихо, закрыв глаза, думала... ни о чём. Пустота давила, мешая дышать.

    Через какое– то время встала, прошла в санузел. Медленно, давая привыкнуть глазам, включился мягкий свет. Зеркала...

    Зеркала отразили страшную, как сама смерть, тётку с мешками под глазами, с очень нездоровым цветом лица и припорошенными какой– то белёсой пылью встрёпанными патлами. Я криво усмехнулась, отражение скривило ухмылку в ответ. Хороша– а, ничего не скажешь... Хороша.

    Я смочила ладони, провела по волосам, чтобы смахнуть пыль, недоумевая, где это я умудрилась так сильно вымазаться. Ничего не получилось.

    Это оказалась не пыль.

    Седина. Довольно сильная.

    Не знаю, сколько я так простояла, таращась на своё отражение. Немало, надо думать.

    А потом пустота взорвалась дикой болью. Перехватило сердце, и воздуха не хватало. Коленки подогнулись сами собой. Слёзы прорвали барьер и хлынули потоком. Ненавижу слёзы, ненавижу плакать, но тут решительно ничего не получалось сделать. Не получалось взять себя в руки.