Книга Любовница группенфюрера - Элли Мидвуд

Рейхсфюрер также объявил о весьма серьёзных изменениях во внутренней организации РСХА, сделав особый акцент на том, какую важную роль в «эмоциональном состоянии нации» играл скандально известный четвёртый отдел, или гестапо, и заявил, что отныне вся информация относительно врагов рейха, таких как евреи, большевики, коммунисты, сектанты и просто враги народа, должна быть немедленно передана в четвёртый отдел его шефу — Генриху Мюллеру.

Я нахмурилась. Такое смещение сил практически давало Мюллеру власть над нашим отделом, потому как если ранее подобная информация подлежала рассмотрению только нашими агентами без какого бы то ни было вмешательства гестапо, то теперь даже непреднамеренное её укрывательство станет предлогом для административного наказания. Гиммлер явно испытывал облегчение по поводу того, что Гейдрих больше не был его конкурентом, и решил собрать как можно больше власти в своих руках, используя гестапо как средство достижения своих целей. Это его решение делало нашу с Генрихом подпольную работу крайне трудной. Гиммлер скорее всего нескольких гестаповцев и в наш отдел инфильтрирует, подумала я и снова вздохнула. Похоже, рейхсфюрер затягивал гайки не только в стране, но и в собственном ведомстве. Этот человек никому не доверял.

После нескольких незначительных перестановок среди ведущих агентов, рейхсфюрер велел нам возвращаться к работе и продолжать выполнять наши непосредственные обязанности, как бы мы это делали при Гейдрихе, с одной только разницей, что все доклады теперь должны будут направляться штандартенфюреру Шелленбергу. Затем Гиммлер пожелал нам доброго дня и покинул конференц-зал, распуская нас.

Позже тем днём мы с Генрихом решили остановиться ненадолго у наших американских коллег по контрразведке, чтобы поделиться с ними новостями. Ингрид всё ещё злилась на меня за то, что я втянула их в свои дела на допросе в гестапо, и продолжала бросать недовольные взгляды в мою сторону с того самого момента, как мы переступили через порог. Рудольф же напротив был сама гостеприимность и, услышав о последних нововведениях Гиммлера в РСХА, посоветовал нам временно воздержаться от шпионской деятельности, кроме простого сбора и передачи информации непосредственно им.

— Если Гиммлер решил предоставить гестапо своего рода контроль над внешней разведкой, пусть только и на бумаге, я считаю, что самым мудрым решением будет временно залечь на дно, или по крайней мере до тех пор, пока мы не будем знать наверняка, что происходит в офисе. А посему я настоятельно рекомендую вам обоим прекратить любого рода контакты с любыми инкриминирующими элементами, будь то люди из сопротивления или же любые другие агенты союзников, которые по какой-либо причине захотят прозондировать с нами почву. Я почти на сто процентов уверен, что после того, как Гиммлер получил исполнительную власть над РСХА, он начнёт тщательнейшую проверку всех сотрудников, и особенно тех, кто занимает высокую должность, либо имеет доступ к засекреченной информации, что включает вас обоих. Так что сидите тихо до поры до времени, работайте, как работали, а как только мы будем уверены, что можно беспрепятственно возвращаться к нашей «работе,» мы немедленно дадим вам зелёный свет. Идёт?

— Ну, выбора-то у нас, похоже, нет, верно? — вздохнул Генрих.

— Нет, нету. И к тому же, нам в любом случае потребуется время, чтобы найти нового радиста. До сих пор не верится, что мы потеряли Адама. Такой талантливый молодой человек, такой смекалистый и покладистый! Очень, очень жаль. — Рудольф покачал головой. — Ничего до сих пор не известно о его судьбе, не так ли?

— К сожалению, нет. — Генрих тоже опустил глаза.

— Одно ясно, если его ещё не казнили, то скорее всего его отправят в Маутхаузен, а я честно не знаю, что хуже, — сказала Ингрид. — Не зря то место прозвали мясорубкой.

— Вообще-то, если его отправят в Маутхаузен, то он сможет оттуда в скором времени выйти, — сказала я и тут же об этом пожалела, после того, как на меня уставились три пары глаз.

— Я прошу прощения? — Ингрид слегка наклонила голову. — И как это, интересно, он оттуда выйдет?

Уже думая, что надо было бы держать язык за зубами, потому что теперь придётся объяснять вещи, которые с трудом поддаются объяснению, я ответила:

— Он получит амнистию.

— С чего ты взяла? — в этот раз вопрос задал мой муж.

— Потому что… Потому что кое-кто мне это пообещал.

— Кто тебе подобное мог пообещать? Гиммлер? — Ингрид с её допросом, что она мне учинила, была похлеще гестапо.

— Нет. Группенфюрер Кальтенбруннер.

— Как ты… Что? Откуда ты знаешь Кальтенбруннера? — Ингрид не скрывала своего удивления.

— Это долгая история, но он пообещал мне, что как только Адама переведут под его юрисдикцию, он немедленно его освободит, но при условии, что Адам покинет территорию рейха и больше никогда не вернётся.

Ингрид смотрела на меня какое-то время не мигая, а затем наконец спросила:

— В каких ты с ним, прости, состоишь отношениях?

— Что это ещё за вопрос? — Холодно отозвалась я, искренне оскорбившись в ответ на её весьма прозрачный намёк. — Мы встретились несколько раз при различных обстоятельствах, вот и всё.

— То есть ты пытаешься мне сказать, что ты, едва ли его знакомая, подошла к нему и спросила: «Простите, герр группенфюрер, вы арестовали моего друга за государственную измену, не могли бы вы его освободить?» В ответ на что Кальтенбруннер, человек, которого прозвали «австрийским Гиммлером» за его садистскую натуру, сказал: «Конечно, почему бы и нет? Я постоянно подобным занимаюсь — отпускаю на волю политических заключённых, которых я поклялся уничтожать во имя рейха любой ценой». Ты хоть понимаешь, насколько неправдоподобно это звучит? — Ингрид скрестила руки на груди.

Генрих вдруг расхохотался, заставив нас обоих обернуться.

— Да просто он влюбился в неё, вот и всё, — наконец сказал он в ответ на вопросительные взгляды американцев. — А Аннализа использует это в своих целях.

— Это правда? — Ингрид подняла брови.

— Конечно, нет. — Я строго глянула на своего развеселившегося мужа. — Он совершенно даже в меня не влюбился, просто решил сделать что-то хорошее.

— Кальтенбруннер, делающий что-то хорошее, да ещё и безвозмездно — это что-то, что не каждый день услышишь, а если уж совсем начистоту, то никогда. — Генрих снова рассмеялся. — Да он по уши в тебя влюбился, и теперь пытается понравиться тебе, притворяясь этаким благодетелем.

— Постой, ты что, действительно считаешь, что у Кальтенбруннера к Аннализе какие-то чувства? — снова спросила Ингрид.

— Да я любые деньги на это ставить готов! Он на неё с большим интересом смотрел когда только впервые встретил её, в день нашей свадьбы. И с тех пор он пытается привлечь её внимание любыми возможными средствами. Однажды он даже предложил ей, хоть он и не сказал это открыто, вакантную позицию его любовницы в Вене. Хотя, может, мне не стоило говорить «вакантную,» потому как он весьма патологический любитель погулять, и вдобавок к официальной супруге всегда имеет пару любовниц на стороне. Но, думается мне, ради Аннализы он бы враз от них всех избавился. Похоже, она ему не на шутку в душу запала.