Книга Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

Он погрузил длинную ложечку в первую вазочку и поднёс к её рту.

— Нет, синьор Прокопио, я…

Отклонившись назад, она в смущении оглядела кафе, не смотрит ли кто, как он ухаживает за ней. Зал походил на пещеру, куда едва проникал дневной свет: старомодно оформленный, главной достопримечательностью которого были поблекшие застеклённые фотографии награждений Прокопио на местных праздниках и множество зеркал, в которых, повторяясь сотню раз, отражались несколько одиноких женщин, выглядевших так, словно они родились в мехах, словно так же не могут обходиться без пирожных, как без золотых украшений, и ничего, кроме вариаций на тему сахара, шоколада и сливок, их не интересует. Несмотря на то что они не проявляли видимого любопытства, Шарлотта не собиралась позволять Прокопио кормить её с ложечки. Рискуя показаться невежливой, она покачала головой, отказываясь играть в дурацкую игру, затеянную этим геркулесом.

Ещё секунду он подержал ложечку у её плотно сжатых губ, а потом с блаженным видом слизнул мороженое сам, в чем она увидела недопустимую интимность, как если бы ложечка действительно побывала у неё во рту. Придвигая к ней вазочку с новой ложечкой, на сей раз черенком вперёд, он сказал:

— Вам надо поменьше думать и побольше жить, синьора. Выйти на свежий воздух и увидеть необъятный мир. Подозреваю, вы работали, слишком близко уткнувшись в картину.

Мужская самоуверенность!

— Но пока достаточно просто закрыть глаза, пожалуйста, и представить себя маленькой девочкой в туго зашнурованном атласном платьице, и что вы сидите перед чёрной вороной, вашей гувернанткой, и обе едите большие холодные розовые горки этого коричного чуда.

Против желания она последовала его совету и попробовала ложечку мороженого, оказавшегося на вкус пряным, почти острым, и растаявшего, едва достигнув горла. Она услышала, как он сказал:

— Granita di саппиlla,[63]вкус утраченного сицилийского детства.

Следующее мороженое было молочно-белым.

— А теперь вот такое, — гордо сказал он. — Такое вы можете отведать только здесь, может, даже на Сицилии его больше нет. Мороженое, приготовленное так, как когда-то готовила моя бабушка. Она рассказывала, что козопасы, гнавшие своих коз через её городок, обычно нацеживали нянькам парного молока, и она приправляла его миндалём… горьким миндалём, надо вам знать, чтобы придать ему настоящий вкус меланхолии.

— Почему меланхолии? — спросила, невольно заинтересовавшись, Шарлотта. — Потому что горький миндаль ядовит?

— Его запах — это запах покинутых мест, у меланхолии вкус давних летних дней, и он всегда должен быть немного горчащим.

Нелепая личность, подумала она. Безнадёжный романтик, его чувства излишне липки и сладки, как мороженое. Хотя это не вязалось с её воспоминанием, как он резал свинью. Сентиментальный мясник! Ей хотелось расплатиться и уйти, залезть в ванну и смыть всякую память об этом дне. Но этот человек снова уговорил её попробовать ложечку другого мороженого.

— Bianca storia, — прошептал он. — Чистый лист для забытой истории.

Так это продолжалось, вазочка за вазочкой, вкус за вкусом, по мере того как Прокопио, с важностью судьи, обсуждающего сокрытые смыслы закона, рассказывал ей о древности происхождения и волшебной силе сицилийского мороженого. Много поздней, когда вымысел и история, мастерство и мастер перемешались и стали неразличимы, как это часто бывает в Италии, Шарлотта совершенно ясно вспомнила этот час, проведённый в кафе, и последний, самый незабываемый аромат из всех.

— Gelsomino… жасмин, аромат всех любовей, настоящих и прошлых — или тех, что могли случиться… Столько «о» в этих словах — слышите? — И перейдя почти на шёпот: — Gelato di gelsomino.[64]

И ей в горло скользнуло густое тающее благоухание «Тысячи и одной ночи». Дурманящий, пьянящий аромат смятого цветка, который донёс горячий летний ветер.

Открыв глаза, Шарлотта посмотрела на кулаки Прокопио, лежащие на белом мраморном столике, как кувалды на простыне, на его ленивую улыбку (явно доволен, что так легко ввёл её в искушение). Во всём этом было что-то настолько детское… настолько… Она разозлилась на себя за то, что уже не сидит, согнув плечи и напрягшись, что её раздражение и нервозность улетучились, сменившись покоем.

— Так что мучило вас, когда вы пришли сегодня в моё кафе, синьора? Теперь всё прошло?

— Мучило? Я…

— Не отпускало вас — вот тут. — Он протянул руку к её лбу, но она отдёрнула голову, прежде чем он успел коснуться её.

— Нет… я… День был долгий и… — Она перевела глаза с его лица на огромные мясистые руки с тонкой чёрной каёмкой под ногтями.

Она всегда обращала внимание на мужские руки, может, потому, что профессия научила её понимать, о чем они говорили. Она вспомнила свинью, фазана. Ей привиделось, как эти руки, вроде самостоятельно существующих из бунюэлевского фильма,[65]пританцовывая, перемещаются со двора мясника в простодушный ландшафт витрин кафе Прокопио, мускулистые пальцы, копошащиеся в лаве шоколада, который вылезает из Этны бисквита, мозолистые ладони, похотливо оглаживающие холмики айвового конфитюра и дрожащие дюны сильно охлаждённого фисташкового мороженого, известного как «Задница канцлера».

— Это шоколад, — пояснил Прокопио. Её щёки медленно залила краска.

— Что?

— У меня под ногтями. Чёрный горький шоколад. Трудно удаляется. Если это вас удивляет…

— Нет… конечно нет! Меня ничуть… не… я и не… Когда имеешь дело с масляными красками… слышали, наверно…

Чтобы скрыть ложь, Шарлотта принялась, нервно запинаясь, рассказывать о событиях этого долгого, утомительного дня.

— И хотите верьте, хотите нет, — закончила она, — женщина, которая изуродовала картину, двадцать лет проработала во дворце уборщицей. Однако никто ничего не знает ни о её семье, ни о том, где она живёт, — ничего! С её ведра и швабры сняли отпечатки пальцев, но только и обнаружили, что среди преступников она не числится. Больше того, о ней вообще нет никаких сведений! Словно она и не существует вовсе. И такому человеку дали полную свободу делать что хочешь в таком месте, представьте! Все сходятся во мнении, что она всегда была ненормальная — pazza, так вы говорите?

Едва слово «pazza» слетело у Шарлотты с языка, как она вспомнила рассказ Прокопио о сумасшедшей, которая приносит цветы к колокольне в Сан-Рокко. Кажется, он говорил, что она работает во дворце? Но если тут существует какая-то связь, почему Прокопио молчит сейчас? Она начала описывать женщину, давая ему возможность что-то сказать.