Книга Планета шампуня - Дуглас Коупленд

А еще, пока мы росли, нам на уроках по мерам личной безопасности без конца крутили черно-белые фильмы, сделанные по заказу военных, фильмы, которые призваны были внедрить в юные умы осознание нужности и важности нашего Завода. Фильмы эти наверняка сейчас понемногу окисляются в своих железных банках, задвинутых в самый дальний угол фильмохранилища в Беверли-Хиллз, приобретая ценную патину времени и спокойно дожидаясь своего часа, когда они бодренько снова явятся в мир живущих, теперь уже в качестве оригинального развлекательного фона, чтобы позабавить посетителей супермодных лос-анджелесских ночных клубов.

Впрочем, все споры вокруг Завода если и ведутся, то исключительно в прошедшем времени. Завод закрыли в начале лета, просто взяли и закрыли — через день после того, как я улетел в Европу, — и вместе с ним канул в небытие почти весь торговый центр «Риджкрест» и вообще практически вся коммерческая жизнь. И неприкаянные жители Ланкастера слоняются по городу, будто в гипнотическом сне. Неверной походкой стариков, впервые рискнувших пройтись по улице с плейером в кармане и наушниками на голове, они ковыляют мимо уцелевших еще фанерных перегородок торгового центра, и в глазах у них пустота и неприкаянность. Это несчастные, которые маются синдромом абстиненции — у них отобрали магазины и цель жизни, и все их существование теперь сводится к тому, как и на что употребить свободное время. Хотел бы я знать, чем теперь жители нашего городка будут заполнять свои дни. Как им теперь быть?

Я? Я выход найду. Это я знаю твердо. У меня есть план. У меня есть брат и сестра. Есть хороший автомобиль и целая коллекция превосходных средств по уходу за волосами. Я знаю, чего хочу от жизни. Я мечу высоко.

Небо сегодня насыщенного электронно-синего цвета. Я стою посреди тыквенного поля на окраине Ланкастера и пытаюсь сделать полароидный портрет Джасмин: она сидит на стуле, который я притащил сюда из дома, — тонкие деревянные ножки глубоко воткнулись в рыжую землю. Солнце только что село, и у дальнего края поля маячат мистер Хо Ван и его жена, Гуэй-Ли, которым это поле принадлежит; они чешут в затылке и не могут взять в толк, чего ради они пустили двух шизанутых на свою территорию. Я упрашиваю Джасмин придать лицу выражение поинтереснее.

— Давай сменим тебе имя на Фифи Ляру, Джасмин. Езжай в Лас-Вегас. Долой убогую жизнь, стань звездой в супершоу Уэйна Ньютона.

— Да ну, Тайлер. Перестань.

— Побудь распутницей. Чокнутой. Пустись во все тяжкие.

— Тайлер, прекрати! — Хоть Джасмин и говорит «прекрати», она совсем не против этой игры. Даже улыбается — наверно, впервые за несколько недель — и охорашивается, поправляя чудесные длинные с проседью волосы, так что я понимаю: можно еще немного ее расшевелить. Мои отношения с мамой, как и вообще со всеми родственниками, напоминают отношения со старой дверью: открыть ее невозможно, если нет нужного ключа, мало того — если не знать, каким именно хитрым движением просунуть его в замочную скважину и как именно при этом дернуть ручку.

— Ты же красивая женщина, Джасмин. Первый сорт. Тебе впору бегать на свидания к загадочным смуглым красавцам.

Ее наивная доверчивость не перестает меня изумлять.

— Ты правда так думаешь?

Джасмин была и остается стопроцентной хиппи, хотя порой она бывает такой современной, хоть куда. У Джасмин на долгие годы сохранилось простое, как дыхание, свойство, характерное для бывших хиппи, — наивная детскость — свойство, которое мы, ее дети, разгадали еще на раннем этапе нашей жизни. Из-за этого ее свойства Дейзи, Марк и я всегда испытывали к Джасмин родительские чувства, всегда были начеку, как и полагается родителям хиппующего дитяти: привычно проверяли микроволновку, когда ждали гостей, чтобы посмотреть вместе видик, — не припрятаны ли там комочки гашиша (Джасмин в последний момент врывалась в кухню под сбивчивый аккомпанемент ее шлепающих сандалий: «Ха-ха, какая я рассеянная, забыла в микроволновке мой, э… мм… шафран»), или незаметно убирали ножи, почерневшие от гашишного варева, подальше от глаз приглашенных к обеду гостей, — впрочем, их глаза завороженно следили за игрой солнечного света в волосках у Джасмин под мышками, особенно когда она наклонялась над столом с блюдами, на которых горками высились капсулки аризонской цветочной пыльцы и разные «пловы» из зеленых бобов. Каждому помидору, поспевавшему у нее в огороде, Джасмин давала человеческое имя («А сейчас у вас во рту Диана»). Как правило, для друзей это была первая и последняя трапеза в нашем доме.

Сегодняшний фотосеанс устроен по настоянию самой Джасмин. Ей захотелось оставить свой портрет «для будущего, для своих внуков». С тех пор как от Джасмин ушел Дэн, она как в воду опущенная, дни напролет отупляет себя бездумной домашней работой, спячкой и мрачным одиночеством взаперти у себя в комнате, — она, очевидно, считает, что с ней все кончено, и единственные микроскопические отклонения от этой унылой рутины, которые она себе позволяет, — выйти в магазин купить темные очки да время от времени заглянуть в отдел «Исцеление» в новоэровской[3]книжной лавке «Солнце — воздух». Сегодняшний неожиданный прорыв в неизведанное — наш с ней фотосеанс — можно рассматривать как добрый знак, свидетельствующий, что дело мало-помалу пошло на поправку, а для меня это возможность лишний раз отдаться моему любимому увлечению — фотографированию, потешить, с позволения сказать, «творческую сторону» моей натуры.

На коленях Джасмин держит фонарь из выдолбленной тыквы с рожицей свирепой, но улыбающейся, которую она вырезала самолично; рожица освещена изнутри желтой свечкой, полыхающей, как урановый слиток, достигший критического состояния. Длинные седые волосы Джасмин путаются в бахроме ее шали, ветер играет прядями, то и дело швыряя их на веснушчатое, ненакрашенное лицо. Косметику Джасмин не признает, зато Дейзи мажется за двоих.

— Давай побыстрей, дурачок ты мой старательный! — говорит она мне. — Я продрогну сидеть тут.

— Джасмин, ну пожалуйста, из уважения к камере — еще чуточку эмоций.

— Пупсик, вообще-то я так устроена, что эмоции лезут из меня надо и не надо, как волосы, но покуда тебе придется довольствоваться тем немногим, что еще как-то пробивается наружу. Погоди-ка, я подниму тыкву повыше… Вот так, — Она водружает тыкву себе на плечо.

— Хорошо, отлично. Так и держи. Джасмин делает мне гримасу.

— Тайлер, послушай, мне, наверно, нужно бы больше и лучше заниматься разными серьезными делами — тобой то есть. Последние недели выпотрошили меня начисто, но это не значит, что я совсем не думаю о моих детях. Чем ты намерен заняться, когда закончишь учебу? Это ведь будет уже в апреле?

— Тем же, чем и раньше собирался. Наймусь на работу в «Бектол» в Сиэтле, если получится.

— Куда? В «Бектол»? Ушам своим не верю, Тайлер. Мы в наше время забрасывали «Бектол» бутылками с зажигательной смесью.